Читать интересную книгу Тайны выцветших строк - Роман Пересветов

Память о Сечи сохранилась только в сочиненных неизвестными авторами народных песнях. Их с любовью собирал Гоголь, приступая к созданию своего «Тараса Бульбы». Появление в печати этого произведения, несомненно, привлекло внимание к прошлому запорожцев. Но исследователи испытывали большие затруднения в розыске архивных документов.

Скудость сведений по истории Сечи иногда объясняли тем, что лихие стрелки и рубаки, с одного выстрела достававшие ястреба в небе и мгновенно срезавшие на скаку виноградную лозу, конечно, должны были презирать всякую канцелярию и плохо владели пером. Особенно редко попадались архивные документы, написанные самими сечевиками. Описание укреплений Сечи сохранилось, например, только в отчете кошевого посланца Евсевия Шашолы, затребованном в 1672 году царем Алексеем Михайловичем в связи с возникшей угрозой войны с Турцией.

«Город де Сеча, земляной вал — стоит в устьех Чертомлыка и Прогною над рекою Скарбною, — доносил Шашола царю. — В вышину тот вал шесть сажен… на валу сделаны коши деревянные и насыпаны землей. А в том городе башня, с поля мерою кругом двадцать сажен, да в той башне построены бойницы, а перед той башнею за рвом сделан земляной городок, кругом его мерою в сто сажен, а в ней окна для пушечной стрельбы. Для ходу по воду сделано на Чертомлыке и на Скарбную восемь форток (пролазов), а над теми фортками бойницы; а шириною де те фортки только одному человеку пройти с водою… А мерою же весь Сеча-город будет кругом около 900 сажен…»

Устоит ли Сечь в случае войны с Турцией и ее вассалом крымским ханом? Этот вопрос, очевидно, беспокоил царя. Самих же запорожцев он тревожил гораздо меньше. Это видно из любопытной записи в переписной книге Приказа тайных дел:

«…сыскное дело, что государеву соболиную казну, которая послана была с Москвы с крымскими посланниками и толмачами, разбили на степи запорожские черкасы Барабашеву полку и их, посланников и толмачей, побили до смерти».

Само сыскное это дело не сохранилось, но не трудно представить себе, какую досаду вызвало в Москве убийство послов в то время еще сильного крымского хана, возвращавшихся домой с щедрыми подарками.

Из документов, касающихся Сечи, в государственных архивах сохранились главным образом те, что относятся к последним годам ее существования. Как видно из заглавий, это были в основном жалобы на запорожцев: «Разбор недоразумений между запорожцами и поляками», «Назначение следствия над запорожцами за их своевольства».

Что же это были за недоразумения? Какие своевольства вменялись запорожцам в вину? Кто и почему жаловался на них?

Вот генерал Вейсенбах, служивший по очереди двум хозяевам — сначала русскому царю, а потом польскому королю, пишет о том, что однажды в его отсутствие к нему в усадьбу нагрянули верхом непрошеные гости — кто именно, так и не удалось установить. Увели четыре десятка коней. Из погреба выкатили бочку хмельного меду; из буфета взяли на память серебряные чарки, солонки и ложки; из перин и подушек выпустили пух. Изодрали и разбросали по полу все хранившиеся в ларчике земельные документы и расписки генеральских должников. Отставной генерал приписал ограбление запорожцам и, подсчитав убытки, предъявил счет русскому правительству, не забыв перечислить в нем ни одной мелочи: даже три пропавших ночных колпака.

Обижалась на запорожцев и польская «великокоронная хо-ронжина» — княгиня Яблоновская за то, что они якобы «пощипали» двух знакомых ей купцов, отняли у них лошадей и выручку, а самих купцов раздели донага и пустили в таком виде гулять по большой дороге.

Пространное донесение было посвящено лихому запорожцу Янко Безродному, вместе со своим товарищем Михаилом Носом производившим набеги на имения польского вельможи графа Любомирского. Пытавшегося же поймать его карателя он перехитрил: настиг его сам и «жег на огне».

Часто жаловались на запорожцев и крымские татары.

Озабоченное этим царское правительство изыскивало способы к пресечению «всех таких самовластных через границу проездов и воровства». Запорожцы же на все поступавшие из Москвы грозные предостережения отвечали с достоинством, что никакого воровства у них нет. За воровство они сами бы наказали жестоко виновных, привязали бы их к позорному столбу или посадили на кол, — такая казнь называлась у них «столбовая смерть».

Как только крымские татары начинали жаловаться, запорожцы предъявляли свой счет. В конце концов киевскому генерал-губернатору Леонтьеву было предложено, «чтобы татары не могли прежних жалоб вспоминать, объявить им о бывшем в 1747 году в Запорожской Сечи пожаре, во время которого сгорели все письменные дела». Для нас в этом документе интересно упоминание о «письменных делах» запорожцев.

Значит, такие дела были! Значит, у запорожцев имелся свой архив, а быть может, он даже и не сгорел. Ссылка на пожар могла быть сделана для отвода глаз, чтобы отбить у татар охоту вспоминать старые обиды.

Если же этот архив действительно погиб в 1747 году, то куда же девались дела, заведенные после пожара? Ведь Запорожская Сечь просуществовала потом еще почти тридцать лет. Но, прежде чем ответить на этот вопрос, расскажем о некоторых других запорожских документах, побуждавших к поискам архива.

Сто лет назад в Киеве раскупалась нарасхват небольшая книжонка под заглавием «Запорожская рукопись». Оборотистый издатель ее уверял в предисловии, что написана она была на старинной серо-синей бумаге в «осьмую долю листа» одним почерком и доставлена ему каким-то пришедшим из Запорожья стариком. Пришелец этот якобы утверждал, что рукопись писана запорожцем, «що взяв тай списав уси клади, где и як лежать», так как надеялся, «може, сам коли навернется в Украину да знайде тийи клади и побере гроши»; но намерения его не сбылись — он вскоре заболел и умер. Перед смертью он отдал эту рукопись какому-то хуторянину. Но и этот последний обладатель рукописи тоже вскоре умер.

«Запорожская рукопись» представляла собой перечень трехсот пятнадцати примет, по которым якобы можно найти клады в районе двух бывших воеводств — Киевского и Брацлавского. Там были, например, такие указания:

«…Над Днепром, чи выше, чи ниже Переяслава, спрашуй, где гребля, прозывается Попова, то ниже гребли гляди Бакай болото. Над болотом похила верба, у вершине рассохи; прямо от рассохи у грязи казан и два ведра денег…»

«…У Корсуне, ниже Казацкой могили, яр и лес прозывается Лютовщина. У том яру рубленой колодезь, от колодезя на восток стоит ива, ступеней на две от колодезя, от ивы на восток — гроб; между ивой и гробом схована добича. Точно!»

Несмотря на то что приметы, по которым якобы можно было отыскать клады, разные кривые вербы да дуплистые дубы ужо давно изменили свой облик или совсем исчезли, а колодцы давно погнили или были засыпаны землей, рассчитанная на простачков книжонка не только быстро разошлась, но и вызвала целую волну кладоискательства.

Существовали ли эти клады на самом деле и каково их происхождение? Про запорожцев издавна шла слава, что война без добычи для них не война. Добычу свою казаки, правда, часто пропивали. Но случалось и так, что приходилось собираться в новый поход раньше, чем они успевали ее спустить. Тогда клад прятался в укромном месте, например под сенью векового дуба или в его дупле, а в самый дуб врезывалось конское копыто для памяти. Иногда на коре его делалась зарубка в виде сабли или пики. Владелец клада, однако, не всегда возвращался из похода. Если же он попадал в плен, то после долгого отсутствия обычно не находил ни приметы, ни клада. Многие и сами забывали, где они его зарыли. Поэтому, вероятно, и получили такое широкое распространение рассказы о забытых запорожцами сокровищах, похожие на сказки из «Тысячи и одной ночи». Что запорожцы скрывали свою добычу, подтверждает французский инженер Боплан, приглашенный на службу польским королем Сигизмундом III для постройки крепостей.

Прожив семнадцать лет на Украине, он по возвращении на родину рассказывал в своих воспоминаниях: «Несколько ниже Чертомлыка, посреди Днепра находится довольно обширный остров, на котором существуют развалины; его окружают в различных направлениях более десяти тысяч островов, больших и малых, расположенных самым беспорядочным образом. Этот лабиринт, — утверждал любознательный француз, — служит для казаков убежищем, которое они называют Войсковою Скарбницею, то есть сокровищницею. Все эти острова заливаются весною; сухим остается только то место, где стоят развалины. Река в этом месте имеет более мили в ширину, и все силы турок ничего здесь не могут поделать. Здесь погибло немало турецких галер, которые преследовали казаков, возвращавшихся из морских походов; запутавшись между островами, турки не могли отыскать дороги, между тем как казаки в своих лодках безнаказанно стреляли по ним из тростников. С этого времени галеры не заходят в Днепр дальше 4–5 миль от устья».