Читать интересную книгу Амурские версты - Николай Наволочкин

И вот уже на дворе конец апреля, и опять плывет 13-й линейный батальон вниз по Шилке. И произведенный в поручики командир второй роты Прещепенко сидит на палубе своей баржи с гитарой и поет:

     Прощай, Чита, в начале мая,     А в сентябре прощай, Амур…

Песню эту привезли офицеры, прибывшие с генерал-губернатором из Читы. А рядом с Читой деревня Засопошная, а там… «Да уж лучше об этом не вспоминать, не думать…» — останавливает себя Игнат.

Да, зима пролетела, ее даже не заметили. Не успели солдаты устроиться в казармах, не сошли еще ссадины и царапины на руках и ногах от летнего похода, как начали латать повидавшие Амур баржи, закладывать новые. А как минуло рождество и стал понемногу прибывать день, прошел слух, что батальон будет переселяться на новое место и покинет навсегда Шилкинский завод, как ушел из него в Мариинск 15-й батальон, как обосновался на устье Зеи прошлым летом 14-й линейный.

Разговоры пошли, когда батальонный командир капитан Дьяченко был еще в Иркутске. А вернулся он, поняли линейцы, что это уже не слух, а правда. Приказано было ремонтировать и готовить к сплаву батальонное имущество, а к вновь строящимся баржам заложили еще три. «Будем переезжать», — теперь уже твердо говорили офицеры. Вот только куда, никто не знал.

Подсылали солдаты к самому капитану унтера Ряба-Кобылу и дядьку Кузьму, как бы между прочим, в разговоре выпытать, что это за новое место, где осядет батальон. Но капитан или таил до поры, или сам не знал. И унтеру, и Сидорову он сказал одно и то же: «Пока до Усть-Зеи, а там, может, и дальше…»

И вот снялись линейцы с обжитых зимних квартир, забрав с собой, как было приказано, все батальонное имущество до последнего гвоздя. Да сверх того погрузили на свои баржи дивизион легкой артиллерии, два горных орудия и снаряды к ним.

Трудно оказалось навсегда покидать Шилкинский завод. Здесь у солдат уже завелись знакомые, встретишься на улице, поздороваешься, поговоришь. Даже сударки сердечные появились у линейцев, было к кому забежать на часок, попить в тепле кирпичного чайку, отвести душу… Все теперь осталось за Шилкинской пристанью. Как отрезано тем острым охотничьим ножом, на котором сделал зарубку Игнат Тюменцев, солдат второго года службы.

«Вот так-то, паря, — думал Игнат, покидая Шилкинский завод, — где придется тебе делать вторую зарубку, никто, даже командир, не знает. А может, еще вернемся», — тешил он себя призрачной надеждой.

Шли на этот раз ходко, не в пример прошлому году, по большой воде, вслед за ледоходом. Помогало и то, что помнили кормщики мели, на которых приходилось сидеть, смотрели в оба. И потому пролетели в один день Усть-Кару, Часовую, а на следующий день подходили уже к Усть-Стрелке, к Амуру-реке.

Не отпрашивался, как прошлый раз, Кузьма Сидоров в станицу, знал, что не стало старого казака Кузьмы Пешкова. Еще в прошлом году, когда возвращались из похода, рассказал ему об этом дед Мандрика в новой станице Толбузиной, где никак не ожидал увидеть его Кузьма. Да и не задерживался батальон в Усть-Стрелке. Назначен он был идти передовым отрядом, открывать пятый амурский сплав. Только час стояли батальонные баржи перед тем, как выйти в Амур. А потом прозвучали привычные уже команды: «Убрать сходни!», «Отваливай!» И вынесла Шилка, под крики «Ура!», линейных солдат на амурский простор. А за ними пошли плоты с новыми переселенцами.

«Здравствуй, Амур!» — про себя, стесняясь сказать эти слова вслух, подумал командир четвертой роты Козловский. Одним приказом с Прещепенко он «за распорядительность в строительстве новых станиц и отличие по службе», как раз перед новой экспедицией, был произведен в поручики. Прещепенко заметно обиделся. В подпоручиках он ходил несколько лет, а Козловский какой-то год. «Связи, — сказал тогда Прещепенко, — вон Михнев работал вместе с нами, ротой командовал, а как был юнкером, так и остался».

Этот разговор огорчил тогда Козловского, испортил ему праздник. Все ведь знали, что у Михнева недостает каких-то бумаг. Знал и Прещепенко, и зачем он только так заявил. Но, оглядывая открывшийся речной простор, поручик быстро забыл неприятный разговор и стоял, радуясь новой дороге. «Пройти бы весь Амур, — мечтал он. — И уж если доведется опять закладывать селения, то пусть это будет в таком месте, где никто не бывал, или, по крайней мере, никогда не жил». Он даже как-то поспорил с Прещепенко, когда тот сказал, что те казаки, которые едут на Амур не по жребию, а своей охотой — ищут только собственной выгоды и всяких льгот. «А стремление увидеть новое, а желание осваивать дикие земли! — воскликнул Козловский. — Разве это не двигало всегда русским человеком?» — «Вы еще станете сравнивать нынешних забайкальцев с Ермаком Тимофеевичем», — усмехнулся Прещепенко. «А что же! Чем они хуже?» — «Ну, знаете, — махнул рукой Прещепенко, — предметы сии несопоставимы».

Так ничем окончился их спор. Но Козловский считал себя правым. Вслед за 13-м батальоном сплавлялись плоты новых переселенцев. На стоянках поручик, стараясь подделаться под простонародный говор, по многу раз задавал казакам один и тот же вопрос: «Отчего вы, казаки, в Амур-то решили плыть?» Переселенцы по-разному отвечали. Одни говорили: «Жребий такой выпал», другие: «Больно уж неохота оборотнем стать. Мы испокон века конные казаки». Оборотнями казаки называли пешее войско, а тех конных казаков, что не соглашались переселяться, начальство угрожало перевести в пешие. Но находились и такие, которые, вроде бы стесняясь, заявляли: «Побывать хочется, где прадеды жили. Новые места посмотреть тянет».

И все-таки заронил искру сомнения в душу офицера Михаил Александрович Бестужев, когда ненароком заметил: «Одними забайкальскими казаками такой огромный край не заселить. Сколько их казаков-то!» Козловский, вспоминая эти слова, спешил успокоить себя: «Нет, нет, государь должен на сей счет распорядиться… Он-то знает, что нельзя заселить Амур только казаками. Уже и так немало заколоченных домов стоит по Аргуни, Ингоде и Шилке». Подумав так, поручик успокаивался и опять мечтательно вглядывался в омытые майским дождем, готовые вот-вот окраситься первой зеленью речные берега. Вглядывался и гадал: «А что откроется вон за той горой?..»

Поручика радовало, когда его роте приказывали послать на берег лодку и поставить там столб, чтобы обозначить место для новой станицы, в добавление к тем, что были заложены в прошлом году. Так, в первый же день плавания по Амуру, Козловский сам ездил застолбить на просторном луговом берегу место для станицы Покровской. Это было недалеко от устья Шилки. Потом поставили столб с надписью: «Станица Амазар». А за новой станицей Игнашиной, где с прошлой осени стояли семь домов, выбрано было поздно вечером место для станицы Сверебеевой, и оставлены там два плота с новоселами.

Между тем первые роты батальона, не задерживаясь, шли вперед и так оторвались от остальных, что уже огни костров на их баржах во время ночного плавания не были видны. Генерал-губернатор спешил. Он намеревался побывать этим летом в Мариинске и Николаевске, затем посетить Сахалин.

И опять, как и в прошлогодний сплав, четвертая рота Козловского оказалась последней. Ей приказано было сопровождать караван переселенческих плотов, наблюдать за высадкой казаков в уже основанных в прошлом году станицах и в местах новых поселений.

Еще на Шилке поручик познакомился с казачьим есаулом Сухотиным. Это он, возвращаясь в 1856 году из тяжелого похода, прошел за два дня сто восемьдесят верст, за что и был произведен в урядники. За отличие в прошлом году Сухотин произведен генерал-губернатором сразу в есаулы, а в этот сплав он отвечал за постройку плотов и барж для казаков, а также за приобретение для переселенцев всех необходимых на новом месте товаров.

Все шло хорошо: и плавание по большой воде, и высадка проходили успешно, но есаул был чем-то постоянно удручен. Даже казаки, провожая его высокую фигуру, своей сухощавостью словно оправдывавшую фамилию, удивленно говорили, что есаула будто кто подменил. И в пути на барже с грузами, на берегу во время высадки очередных переселенцев, когда по его приказу выдавали им казенный провиант, ткани, нитки и мыло — он, казалось, думал о чем-то постороннем. По рассказам казаков, раньше общительный есаул теперь сторонился людей. Чаще всего его видели перебиравшим какие-то казенные бумаги и что-то считающим то на пальцах, то на четвертушке бумаги изгрызанным карандашом.

На одной из остановок, когда уже недалеко оставалось до построенной четвертой ротой станицы Толбузиной, есаул Сухотин вывел на берег своего коня. Приказав выдать казакам все, что им было положено, он вскочил в седло и рысцой поехал в сторону возвышавшегося у самой воды утеса. Казаки, запятые выгрузкой своего имущества, солдаты, помогавшие им, не сразу заметили на вершине утеса всадника. Не успели они удивиться, зачем туда поднялся есаул, как щелкнул пистолетный выстрел, и тело Сухотина, свалившись с лошади, ударяясь о выступы обрыва, покатилось в Амур.