Лазарев в сентябре 1832 года? Единственный док, в котором ремонтировали старые и строили новые корабли, находился в Николаеве, и хотя строевого леса на восточном побережье Чёрного моря хватало, но «никто не обращает на сие внимания», и новых кораблей не строили. Севастопольский порт — главную базу флота на юге — по его местоположению Лазарев определил как «чудный»: «Кажется, что благодатная природа излила на него все свои щедроты и даровала всё, что только нужно для лучшего порта в мире». Но и этот «лучший порт в мире» командование флота умудрилось довести до самого плачевного состояния: «Не имея дока... для разломки кораблей, ломали оные только до воды, а днища, одно за другим, тонули и засаривали тем лучшее место гавани!! Адмиралтейство беднейшее, состоящее более из мазанок, магазины тоже, казарм только две, в которых можно жить, а остальные без полов и потолков...»
Корабли он оценил как неплохие — но лишь снаружи: «...внутри всё худо, расположение дурное, рангоут сделан дурно, паруса тоже, а вооружены ещё хуже, гребные суда никуда не годятся». И главное: «Вот уже третий год, как флот здесь не ходил в море, и Бог знает, от каких причин! <...> Гарнизоны наши в местах сих сожаления достойны, а особенно в Поти и Гаграх, где люди, так сказать, гниют, ибо кругом болота и нет казарм»159.
Одной из причин такого плачевного состояния была нехватка людей. Если корабли можно было привести в порядок довольно быстро, то для обучения людей требовалось время. Команды к тому времени, по выражению Лазарева, «совершенно перевелись», матросов теперь набирали исключительно из рекрутов, да и тех не хватало; даже с учётом поступления на флот двух тысяч поляков после расформирования польской армии[36] всё равно ощущалась острая нехватка в людях. По подсчётам Лазарева, требовалось, и срочно, ещё как минимум 2400 человек. «[Можно] вообразить себе, каков будет здесь народ, долженствующий укомплектовать Черноморский флот!» — восклицал адмирал.
Почему же так запустили дела? 57-летний командующий флотом адмирал А. С. Грейг служил на Чёрном море уже 16 лет. Начал он довольно деятельно: благоустраивал адмиралтейство и сам город Николаев, где благодаря ему появились тротуары и уличное освещение; разрабатывал проекты новых кораблей, усовершенствовал технику кораблестроения, внедрил на кораблях металлические крепления; по его приказу подводная часть кораблей обшивалась медью.
Но сослуживцы стали замечать, что с годами командующему всё наскучило. К тому же он уже не первый год находился в ссоре с начальником Морского штаба князем А. С. Меншиковым: они всё никак не могли выяснить, чьё положение выше, а пока не выяснили, приказы друг друга не выполняли. Лазарев шутил, что Грейг, наверное, намеренно довёл флот до такого состояния, чтобы «после увидели разность между тем временем, когда командовал он, и временем, в котором будет управлять его преемник».
Ещё одной бедой стало воровство в интендантстве, о котором по всей стране ходили уже не слухи — легенды. В 1836 году прогремело дело о краже в Севастополе меди, железа и прочих материалов для строительства кораблей. Оказалось, что вывезли металлы не втихую, а совершенно открыто, да ещё в фургонах Виленского егерского полка! «...не думайте, в[аша] с[ветлос]ть, — писал Лазарев Меншикову, — чтобы воровство здесь увеличивалось или чтобы менее за оным было наблюдение, нежели прежде; напротив того, я смею уверительно сказать, что присмотра за похищением казённых вещей прежде почти вовсе не было и от того самого привычка к оному так укоренилась, что уничтожить её трудно. Надзор по всем частям увеличен до возможной степени, и от того самого чаще в воровстве попадаются»160.
Все дела в Николаеве вершил кружок чиновников во главе с обер-интендантом Критским, имевших покровительство на самом высоком уровне — в лице жены адмирала, «прелестной Юлии Грейг», в девичестве Лии Сталинской. Когда-то она привезла на продажу в Николаев корабельный лес, добилась аудиенции у адмирала да так ему приглянулась, что стала его женой. С тех пор и адмирал, и снабжение Черноморского флота, и сам флот всецело находились в её прелестных ручках.
Когда Лазарев начал приводить в порядок корабли, Критский принялся чинить ему всевозможные препятствия, потому что они с Юлией Грейг решили: «Он наших кораблей не знает, он ничего не смыслит...» Вот, оказывается, от кого зависело перевооружение Черноморского флота!
Взятки за распределение подрядов исчислялись не сотнями — тысячами рублей. «Все их доходы зависят от неразрывной дружбы между собой, — докладывал Лазарев Меншикову. — Критский в сентябре месяце, выпросив пароход, ходил в Одессу и, положив в тамошний банк 100 000, хотел подать в отставку, но министр двора здешнего Серебряный и прелестница наша уговорили его переждать, рассчитывая, что по окончании всех подрядов он должен получить 65 000»161.
В Петербурге знали о происходящем в Николаеве и даже пытались пресечь воровство, время от времени отправляя проверки. Одним из инспекторов император назначил героя войны с турками, знаменитого капитана брига «Меркурий» Александра Казарского, в 1828 году одержавшего победу в неравном бою с двумя турецкими линейными кораблями.
В Николаеве Казарский рьяно взялся за дело и собирался вывести на чистую воду казнокрадов. Однако внезапно 36-летний, полный сил офицер скончался, выпив кофе в гостях. По городу поползли слухи, что Казарского отравили мышьяком: он сам прямо говорил о том лекарю, и все симптомы были налицо. Но едва начавшееся расследование было закрыто: следствие постановило, что Казарский умер от... гриппа. Вот как бывает: можно одолеть в бою два турецких корабля и умереть на родном берегу, в главном городе Черноморского флота, угостившись кофе.
Пострадал от тамошних начальников и Владимир Даль, которого пытались судить за слишком вольные стишки о Юлии и Критском. Правда, не осудили, но добились его перевода в Кронштадт. А вот его родной брат Карл, который был близок к адмиралу Грейгу, похоже, разделил участь Казарского — внезапно скончался в Николаеве в 26 лет.
Раскрывая «тайны николаевского двора», Лазарев в одном из писем мечтательно восклицал: «А хорошо бы, если бы государю вздумалось (подобно тому, как в Кронштадте) прислать сюда генерала Горголи или равного ему в способностях, который взял бы к допросу министра Серебряного и некоторых других; многие бы тайны сделались известными!»
Достаточно взглянуть на портрет Ивана Саввича Горголи, сенатора и отставного генерала, чтобы убедиться: этот человек мог довести дело о взятках в Кронштадтском порту до суда. Но где же взять столько генералов, чтобы вскрыть все хищения в России?
И потому Лазарев, сидя в захолустном Николаеве и выезжая время от времени в ещё