Читать интересную книгу Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

—       Ты хочешь сказать, что переворот в кремлевских верхах может быть поддержан из Берлина?

—       Мой информатор выдвинул именно такую вер­сию. Более того, не исключена и ответная любезность: содействие военной разведки Красной Армии в устране­нии Адольфа Гитлера. Иначе говоря, речь идет об установлении режимов военной диктатуры, которые незамедлительно вступят в тесный союз. Если хищни­ки объединятся, то европейские демократии окажут­ся в еще более трудном положении... Говоря объек­тивно, своим пактом с Москвой мы подталкиваем события именно в таком направлении.

—      У тебя слишком пылкая фантазия, Карел... Признавайся честно, зачем ты пришел ко мне?

—       Посоветоваться, если хочешь, просто облегчить душу... Мне страшно, Хуба. Понимаешь?.. Страшно за нас с тобой, за наших детей, за республику. Поступили сигналы, причем достаточно серьезные, но я не могу, не имея достаточных фактов, обратиться к нему.

—      А я могу? Президент размажет меня по стенке и будет прав... Если хочешь знать мое мнение, то я не верю фантасмагориям. Они хороши для бульварных романов, но не для серьезной политики. Политика так не делается.

—       Может, скажешь тогда, как делается политика?.. В одну прекрасную ночь поджигают рейхстаг, в дру­гую, не менее романтическую,— вырезают политиче­ских оппонентов. Это не для бульварного романа?.. В Москве тоже кое-что наводит на размышления. Взять хотя бы полную смену караула в Коминтерне. Троцкий кочует в поисках пристанища по Европе, Зиновьев и Каменев сидят за решеткой. Не слишком ли много для одного выстрела в Смольном?

—       Ты валишь все в одну кучу. Троцкого выслали значительно раньше. Идеологические разногласия в чистом виде.

—      Пусть так, хоть я и плохо разбираюсь в тон­костях большевистской идеологии. Однако уверяю тебя, перемены и здесь не за горами. Раз меняются люди, значит, меняется курс. Идея построения социализма в отдельно взятой стране уже знаменует определенный отход от вселенской церкви, поворот в национальное русло. Почему бы не повернуть штурвал еще более резко? В подобной обстановке всегда находится некто, готовый подтолкнуть процесс в желаемом для себя направлении... Кстати, возвращаясь из Парижа, Туха­чевский пытался во время кратковременной остановки в Берлине связаться с высшим немецким руководством.

—      Сведения из того же источника?

—       Нет, по другим каналам. Геринг в доверительной форме сообщил это заместителю министра иностранных дел Польши.

—      Ах, Геринг! — почти весело воскликнул Рипка, ударив себя по колену.— Тогда все ясно! Гестапо ведет игру против России, причем топорную, коль скоро тут замешан этот господин. Мой тебе добрый совет, Карел, выкинь это из головы, если не хочешь попасть в глу­пое положение.

—      Без всякой проверки? Нигде ничего не фиксируя?

—      Насколько я тебя знаю, так вопрос не стоит. Выкладывай, что там у тебя еще есть.

—      Пока только след, ведущий опять-таки в Вар­шаву, к бывшему посланнику Украины в Веймарской республике. Если бы можно было, минуя промежуточ­ные инстанции, поручить нашим послам в Москве и Берлине немножечко прояснить обстановку, я был бы крайне признателен.

—      Интересно, как ты себе это представляешь: про­яснить обстановку? — сцепив на затылке пальцы, Рип­ка задумчиво уставился в потолок.— Непростая зада­ча. Причем без малейшей надежды на успех. Но я все же подумаю.

—      Эх, если бы удалось вот так же, по душам, как чех с чехом, поговорить с Готвальдом! Чертовски важно знать, что там у них в Коминтерне, в Кремле, насколько крепко держится Сталин... Президент не мог бы его спросить?

—      Готвальда? Клемент —тяжелый, но прямой че­ловек, только едва ли он настолько осведомлен... А если и знает, то не скажет.

—      Коммунисты трудный народ,— согласно кивнул

Новак.— Москва для них — все, что твоя Мекка для мусульманина... «Весь мир насилья мы разрушим»... Все их помыслы направлены только на это. Толстовская идея в интерпретации НКВД... Я тут разговорился с одним,— ухмыльнулся министриальдиректор,— так он брякнул, что сюрреализм тоже революционное искус­ство... На все готовы, лишь бы разнести нас в пух и прах. Вот увидишь, они договорятся-таки с нацистами!

—      Крепко засела в тебе эта заноза.

—       Не веришь?

—       Веришь — не веришь... Не для нас эта детская песенка. Не вижу оснований. Меня ты не убедил, ско­рее напротив.

—      Тем хуже, Хуба, тем хуже... Дай бог, чтобы я ошибся. Без русских нам против немца не устоять.

—      Наконец-то я слышу разумные речи.

23

Бухарин загорел под весенним солнцем, физически и духовно окреп, надышавшись ветрами Европы.

Всюду продуктовые лавки были забиты деликате­сами первозданной свежести и невиданной красоты. В парках и на площадях звучала музыка. За выстав­ленными прямо на тротуар мраморными столиками бесчисленных кафе блаженствовала вполне довольная жизнью публика. Опрятная одежда, приветливые улыб­ки, ощущение достоинства. Возможно, на задымленных рабочих окраинах все выглядело немножко иначе, но на венском Пратере или копенгагенской Остергаде барометр классовых бурь показывал явный штиль. О войне, впрочем, говорили повсеместно, но больше с беспечной надеждой, что как-нибудь образуется, утря­сется.

За разбором текстов, посещением картинных галерей и музеев чужая благополучная жизнь мелькала, словно кадры в кино. В том же ускоренном неправдоподоб­ном темпе летело время. Менялись разноязыкие вывес­ки и заголовки газет, но шумные, дышащие теплом устоявшегося веками быта города с их аляповато- пестрыми оркестрионами сливались в одну празднич­ную, бесконечно длинную улицу. Ослепляя на миг щемящей радостью, она уводила все дальше и дальше, летя мимо и мимо, исчезая навсегда за спиной. Как пролетавшие за окнами спальных вагонов крыши, теле­графные столбы, вылизанные садики и любовно ухо­женные нивы. И некогда обернуться, и даже помыслить об остановке нельзя. Обилие впечатлений заволакивало уязвленную память туманным обманчивым флером.

После короткого пребывания в Берлине делегация выехала в Вену, затем в Копенгаген, где хранилась большая часть предложенного к продаже архива, по­том — в изрезанный каналами Амстердам, поразивший Николая Ивановича, страстного собирателя, беспример­ной коллекцией бабочек, и наконец, для окончательного завершения сделки — в Париж.

Бухарин полагал, что им, по крайней мере ему лично, ибо выехал с зеленым диппаспортом, предложат, как это было в Берлине, остановиться в полпредстве. Од­нако встречавший на вокзале советник сообщил, что для делегации заказаны номера в отеле «Лютеция».

—      Так вам будет удобнее,— объяснил он, сослав­шись на указание полпреда,— потому что переговоры состоятся там же, так сказать, по месту жительства. Иначе бы пришлось допустить всю эту меньшевистскую свору к нам в полпредство, а это, как вы понимаете, не совсем желательно.

Жить в совколонии было бы, конечно, куда предпо­чтительнее. Хотя бы из-за связи с Москвой. И вообще, что мешает приезжать в гостиницу, раз уж она избрана для деловых встреч, на автомобиле? Мог же Суриц приставить к нему обходительного Диму Бухарцева, собкора «Известий», с которым они объездили чуть ли не весь Берлин? Очевидно, у Потемкина были свои резоны. Поэтому Бухарин воздержался от замечаний, хотя и счел уместным проявить молчаливое недоволь­ство. Не поблагодарил, как водится, за хлопоты.

Почувствовав его настроение, а скорее всего зная нечто, для Николая Ивановича вовсе не предназначен­ное, советник поспешил упредить возможные вопросы.

—      Владимир Петрович просил передать самый теп­лый привет. Он собирался встретить вас лично, но вы даже представить себе не можете, сколько у нас сейчас работы! Больно горячая пора. Думали, проводим наших военных и малость переведем дух, но не тут-то было. Самая запарка и началась. Мы не жалуемся. Наобо­рот. Такую махину с места сдвинули. Трудно переоце­нить с политической точки зрения. Уж вы-то пони­маете!

Бухарин, разумеется, понимал всю значимость во­шедшего в законную силу франко-советского договора. Посольство и сам Потемкин конечно же сыграли тут определенную роль. Но за несколько чрезмерной многословностью дипломата проскальзывал и затаенный намек на некое различие между уровнем этой, почему-то во главе с Адоратским, делегации и той, воен­ной, возглавляемой заместителем наркома. Вернее, не уровнем — как редактор «Известий», кандидат в члены ЦК и член ЦИК он ничем не уступал Тухачевскому — политической значимостью. С одной стороны, жизнен­но важный для страны договор, с другой — архивы, пусть даже самого Карла Маркса.