при этом, абсолютная безжалостность и террористические методы в отношении якобы освобождаемого народа.
Сегодня Калиновского стремятся объявить народным героем Белоруссии. Однако в своих агитационных газетах и листках он писал совсем другое: «Мы поляки из веков вечных»; «кто хочет неволи московской — тому дадим виселицу на суку». Вступавшие в его банды клялись на верность «нашей родной Польше». Банды этого «польского Че Гевары» отличались исключительной жестокостью в отношении крестьян и с особым удовольствием расправлялись со священниками.
В конечном счёте, даже поляки вынуждены были открещиваться от Калиновского и его жестокостей, а сам он ушел в глубокое подполье. Но, всё-таки, русские сыщики сумели его оттуда выковырять, а Муравьёв распорядился (вместо романтичного расстрела) повесить.
В ноябре 2019 года в Вильнюсе было организовано настоящее шоу: на Замковой горе были найдены останки двадцати человек, среди которых «опознали» Сераковского и Калиновского, и торжественно, с польским почетным караулом и делегациями восторженных «змагаров» под бело-краснобелыми флагами их перезахоронили, провезя через город на лафетах.
Казни М. Муравьёва были крайне селективными: за всё время правления он подписал приговоры на 128 человек, в числе которых были, к примеру, трое казаков, изнасиловавших и убивших еврейку, — вряд ли они могут считаться польскими восставшими. Для сравнения, жертвы польского террора — только к концу 1863 года Третье Отделение насчитало 924 погибших от рук поляков.
Новомученики западнорусские
Современные исследователи занялись установлением имен погибших, часть из которых увековечена на памятных досках, размещенных в Пречистенском соборе в Вильне. Этот список имен начинается с трех замученных священников — отцов Даниила Конопасевича, Романа Рапацкого и Константина Прокоповича, которых, кстати, есть все основания прославить как святых новомучеников.
К православным священникам мятежники относились с особой ненавистью. «Православие — вера собачья», — распинался в своих листовках Калиновский. В обозе отряда Людвика Нарбутта, орудовавшего в пинском уезде, была найдена листовка, изображавшая повешенного священника с таким текстом: «Это ты поп, будешь так висеть, если не исправишься. Если у тебя ещё чешется язык брехать в церкви хлопам бредни, то лучше наколи его шпилькой. А вороны будут насыщаться твоим телом. Ах, какая же это будет позорная смерть».
Убийство священномученика Даниила Конопасевича описано в трогательных стихах в «Братском листке», издававшемся в Минске.
Передав прихожанам свое вдохновенье,
В волостную избу их собрал,
И о польском господстве панов объявленье
Снял и в клочья его изорвал.
«Не бывать здесь поляков господству надменному:
Русь не склонит своей головы!
Православную веру ксендзовству презренному
Не дадите в обиду и вы».
Незаметный герой в небогатом селении
Подвиг жизни своей совершил…
Изуверами польскими в злом ослеплении
Был замучен отец Даниил.
На церковном дворе перед сыном малюткою,
Пред любимой женою своей
Был повешен под крики врагов с прибауткою
Православный герой — и ерей.
Священномученик Константин Прокопович служил настоятелем церкви заштатного города Суража Белостокского уезда Гродненской губернии. Действовавших в окрестностях мятежников разбила рота русских солдат, и после боя офицеры были радушно приняты и угощены в доме Прокоповича. Ночью с 22 на 23 мая 1863 года повстанцы через окно ворвались в дом священника, «дубинами и прикладами» избили жену, 17‐летнюю дочь и 16‐летнего сына Льва.
Найдя отца Константина, повстанцы бросились к нему, вытащили на двор, «рвали волосы на голове и из бороды, нанесли более 100 ударов ружьями и кольями, толкали во все стороны, бросали на землю и топтали его ногами; потом один изверг выстрелом ещё и ранил его в бок». Наконец, еле живого, окровавленного, истерзанного священника «повесили на тополе в пяти шагах от дома».
Когда перед смертью отец Константин просил дать ему помолиться, повстанцы с издевкой говорили: «Какой твой Бог? Вы не что иное, как собаки, ваша вера тоже собачья, русская; ваш Бог — русский». При этом его не переставали бить, не давая выговорить и слова, и всё время кричали: «Молчи!» Уже с веревкой на шее страдалец успел лишь сказать: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Палачи издевались над священником и после его смерти. Приведя сына к трупу отца, говорили: «Видишь, отец твой висит, как собака; то же и с тобой будет». Повстанцы избили юношу, затем ограбили дом и, уходя, стали выкрикивать: «Теперь у нас не будет схизматиков; теперь у нас настоящая Польша».
Исследователи с сайта «Калиновский медиа» уже насчитали 453 гражданских, убийство которых мятежниками в Западном крае точно верифицировано источниками и которых мы можем назвать поименно — мужчины и женщины, крестьяне и священники, русские, литовцы, латыши и евреи.
Народное правосудие
Любое независимое исследование уничтожает сконструированный А. Герценом и польской пропагандой миф о жестоком «Муравьёве-вешателе», утопившем польское восстание в крови. Репрессии М. Муравьёва были точечным жестким ответом на массовый террор поляков.
Этой жестокости Муравьёв противопоставлял холодную голову и действительное правосудие: «Перечитывая приговоры над мятежниками, — вспоминал барон Андрей Дельвиг, — он входил во все подробности произведенного над ними суда и долго их взвешивал, прежде чем решался их утвердить. Несмотря на это он умел прослыть злодеем-тираном. Впрочем, эта репутация могла содействовать скорейшему усмирению мятежа в Северо-Западном крае».
Задаваясь вопросом: «Был ли жесток МуравьёвВиленский?» знаменитый русский мыслитель Василий Розанов отвечал, ссылаясь на видевшего М. Муравьёва в деле свидетеля: «Его жестокость есть чистый миф, им же созданный. Правда, были меры крутые, как сожжение имения, где, при соучастии его владельца, были предательски вырезаны безоружные русские батраки, но что касается казненных собственно — их было до того мало, что нужно удивляться искусству и мастерству, с каким он избег большого их числа… Но Муравьёв знал характер поляков и захотел навести на них ужас: он окружал каждую казнь величайшею помпой; делал это грандиозно и шумно — так что отдавалось в самых глухих местечках края; поляки прятались и ёжились, слабели и без того в небольшой своей энергии. Он достиг цели: край затих, замер в страхе; след этого страха хранится и до сих пор, сказывается в ненависти к имени Муравьёва…»
Однако рождественским дедом Муравьёв, конечно, не был. Он применял репрессии рассчитано, точно и безжалостно, с предельной эффективностью, добиваясь, прежде всего, общего устрашения.
Н. Имеретинский, вспоминал: «В понятии тогдашних польских интеллигентов всякий москаль был набитый дурак с дикими животными инстинктами, которого можно подкупить стаканом водки или рублем, а если он высокопоставленный, то льстивым словом и вкрадчивым обхождением». Теперь поляки знали, что казнить могут и графа, и офицера, и ксендза. Они