Читать интересную книгу Неон, она и не он - Александр Солин

«Не потому у меня получилось, что смог он, а потому он смог, что во мне ЭТО есть!» – подумала она. Неблагодарная, по существу, мысль. Ничего удивительного, если иметь в виду, что любовь не замечает недостатков, а нелюбовь – достоинств.

…Когда он проснулся, то обнаружил вместо нее аккуратно сложенное одеяло. День уже окрасил занавески голубой акварелью, разбавив тишину спальной расчетливой неплотностью окна.

«Я – в ее кровати! Немыслимо!» – тут же вернулся он к самому главному.

Он сел и оглядел спальную. Кроме широкой, густого серого цвета кровати здесь было перламутровое трюмо с маленьким стульчиком на гнутых ножках, два приземистых витиеватой работы кресла, украшенные вертикальным чередованием зеленых и золотых полос, стройный, высотой ему по пояс комод, два ночных столика, недовольные тем, что их тусклые полированные лица скрыты журналами и прочей случайной ерундой. Часы на одном из столиков показывали десять утра. Он встал, закутался в халат и осторожно вышел в гостиную. Там он поменял халат на брюки и рубашку и двинулся на запах кофе. Она сидела за столом, отодвинув от себя пустую чашку.

– С добрым утром! – с порога смущенно приветствовал он, не торопясь подкреплять приветствие крепким поцелуем раньше, чем определит градус ее настроения.

– А вот и Дима! А ты, оказывается, большая соня! – пропела она, вставая с улыбкой ему навстречу.

И он устремился к ней с самыми широкими и радостными намерениями. Похитить ее губы, задушить в объятиях, встать на колени, прижаться лицом к ее животу и не вставать весь день – вот то скромное и недостойное ее королевской милости служение, на которое он был готов. Она же согнутыми в локтях руками обозначила дистанцию и смотрела на него со сдержанной улыбкой. Он взял ее за локти, и они поцеловались – бегло и невыразительно. Отодвинув лицо, она посмотрела на него с легкой иронией:

– Ты, никак, собрался уходить?

– Нет. Если, конечно, не прогонишь! – улыбнулся он в ответ.

– Тогда почему ты одет?

– Потому что это не мой халат. И одеяло тоже не мое, – вежливо улыбаясь, ответил он.

Он рисковал. Единственная ночь, проведенная с ней, была весьма зыбким основанием для такой наглости. Ее улыбка погасла, она отошла от него и принялась переносить из холодильника на стол остатки ночного пиршества.

– Садись. Тебе черный или со сливками? – спросила она.

– Черный, пожалуйста.

Она налила ему кофе, пододвинула тарелки и села напротив.

– Да, – вдруг ласково заговорила она, – это не твой халат. Но мы сегодня же купим тебе другой. И другое одеяло. Договорились?

– Договорились. Извини, что я об этом заговорил, но я не хочу тебя ни с кем делить, – отозвался он спокойно и твердо.

– Ешь, – сказала она, – доедай все. Извини, что мало – холодильник у меня, как всегда, почти пустой.

– Мы заедем в магазин, купим продукты, и я приготовлю обед. Хочешь?

– Хочу! – вдруг обрадовалась она, представив, что это могло бы выглядеть, как полноценная репетиция семейных отношений. Только зачем ждать обеда? Разве это воскресное утро, эта кухня, запах кофе, их домашний вид – разве это не означает, что репетиция уже идет полным ходом? В ее намерения вовсе не входит заполнять им время от времени свое вакантное лоно. Она выбрала его, чтобы приручить и сделать своим мужем и отцом своих детей. Ну и что, что она его не любит? Ведь если любовь есть повод для брака, то и брак может стать поводом для любви. И если она даст шанс себе и ему, очень возможно, что она его полюбит. Конечно, жене, не обремененной любовью, легче добиваться от мужа желаемого. Она же в будущем не хочет от него ничего, кроме одного – верности…

Оставив его завтракать, она отправилась по квартире, подбирая по пути все, что плохо лежит и пристраивая к месту. Минут пятнадцать она хозяйничала, наслаждаясь новым, самодовольным чувством и понимая теперь свою мать, которая в ТАКОЕ утро была главной в доме, и отец, попадаясь ей на пути, с особой нежностью целовал ее, а она в ответ с томной грацией льнула к нему.

Очутившись в спальной, она окинула взглядом мятую наготу постели и вновь вернулась мыслями к ночному безумию. Как это было чудесно! Какие ощущения, какое потрясение! Но что им мешает повторить это прямо сейчас? Да, светло, но ему, наверное, только это и нужно. Лично ей нечего стыдиться, она – само совершенство. В конце концов, она всегда может закрыть глаза. Только вот как намекнуть ему на свое желание? Нет, не желание – помрачение! Но ведь это так естественно в их положении – не вылезать из кровати! Кажется, он и сам должен это понимать. Зачем ждать привычной скуки брака, если есть восторг добрачной страсти?

Сдерживая волнение, она пошла за ним. Он сидел за опустошенным столом и смотрел телевизор. Она подошла к столу, взяла пульт, выключила телевизор и возмущенно воскликнула:

– Тебе не стыдно?!

– Что такое, Наташенька? – округлились его глаза.

– Я жду тебя в спальной, а ты тут телевизор смотришь! – покраснела она.

Он шагнул к ней и подхватил на руки…

41

И опять все вышло хорошо. Он уложил ее, раздел и при свете дня долго и нежно колдовал над ней, неторопливо захватывая губами в плен всё новые пяди ее королевства. Время от времени он подбирался к ее уху и шептал неслыханные, головокружительные слова. Вскоре она уже вся горела и неотвратимо неслась к порогу исступления. Что будет за порогом, она уже знала – головокружительная карусель стонов, рыдающая гибель рассудка, сладкий восторг безумия и беспорядочные конвульсии души и тела.

Ей даже не пришлось менять позу. Опрокинутая на спину, она умирала трижды и трижды оживала, хватая ртом воздух и снова проваливаясь в черную судорожную дыру. Он осторожно вел ее по самому краю, потому что уже понял, что по каким-то причинам она почти не знакома с техникой вождения, отчего возможен занос. И когда она, слабо упершись руками в его грудь, жалобно и сдавленно простонала: «Не могу больше, не могу, не надо, уйди!..» он отпустил ее, лег рядом и принялся успокаивать, гладя ее безвольную руку:

– Тш-ш-ш, тш-ш-ш… моя хорошая, моя славная, моя любимая девочка…

Она покрылась испариной, волосы у нее на лбу слиплись, рука подрагивала. Минут пять она лежала, закрыв глаза и не двигаясь, а затем пробормотала:

– Иди ко мне…

– Нет, лучше ты ко мне! – ответил он и раскрыл объятия.

Она снова нарушила свои гордые правила и, уложив голову ему на плечо, отпустила руку на короткую прогулку по его груди и животу, строго следя за тем, чтобы не выйти за рамки приличий. Как ни был он хорош, но он не Володя, а всего лишь талантливый самец, и ласки ниже пояса ему, как и предыдущему любовнику, не положены. Тело его, в отличие от плотного, бугристого Феноменко, отзывалось приятной полнотой и было совершенно сухим, да к тому же без ужасной обезьяньей растительности. И самое главное, оно не пахло потом. И тут вдруг неприличное любопытство одолело ее: интересно, как выглядит у него то необычное, что заставляет ее буквально бесноваться? До сих пор она избегала опускать взгляд в то место, что облюбовала у него мужская сила, где, гордясь собой, нелепо прилепилась к гладкому складному фасаду этакой уморительной финтифлюшкой; то место, которое он пока благоразумно прикрывал. Помнится, тот же Феноменко любил выставлять ей на обозрение свой жеребячий отвес, которым явно гордился. Она же всегда торопилась отвести взгляд от безразмерного, уродливого, отдающего сморщенной чернотой корня, каждый раз с брезгливым изумлением спрашивая себя, как ЭТО в ней помещается.

Безусловно, у нового любовника ТАМ было нечто совсем другое – деликатное и разумное, и вот теперь ей до смерти захотелось на ЭТО взглянуть. Она сказала: «Подожди, я поправлю одеяло!», после чего села, совершенно не заботясь, что вместе с голой спиной выставляет на его обозрение нескромную часть расплющенных ягодиц, деликатно разделенных тенистым ущельем, на дне которого находится вожделенное убежище испорченных мужчин. Он тут же возложил свою неутоленную руку на лакомые места и принялся обхаживать их, потискивая нежно и призывно.

Да, ему доводилось практиковать иной способ проникновения. Следует, однако, сказать, что он находил его унизительным для порядочной женщины и никогда на нем не настаивал, если его партнерша не просила об этом сама. Совершить с ней подобное он не смог бы даже под страхом смерти. Напротив – пожелай она вдруг испытать вместе с ним то тугое кощунственное наслаждение, что таилось в бело-розовых складках ее ягодиц, он безмерно огорчился бы и воспротивился. Также как всему прочему, что выходило за рамки ее королевского сана, грозя обнаружить в ней разнузданную кухарку.

Что касается ее, то ко всем иным способам кроме, так сказать, божеского, она всегда относилась с непоколебимой и тошнотворной брезгливостью. И узнай она, о чем пусть даже презирая себя, думал ее новый избранник, она выгнала бы его в тот же миг, отгородившись от него пушечным выстрелом. И это правильно, ибо, чем дальше мужчина и женщина забираются в лавку дьявола, тем больше отворачиваются от них ангелы. Зачем, скажите, ей извращения, если то жалкое и обрубленное, словно бульдожий хвост удовольствие, которое она испытывала до сих пор, она получала проверенным библейским способом? Правда, когда в это дело вмешалась любовь, то оказалось, что возвышенные чувства способны, как ни странно, опускать нас до смущенных поступков. Так было с Володей, когда она чуть было не нарушила свой обет-минет.