лишь тень правителя, о чем ясно свидетельствует и мое имя.
— Ваше имя свидетельствует о том, что вы должны были бы занять трон шахиншаха после смерти вашего отца, — отвечал я с подчеркнутой прямотой. — К сожалению, Россией правят не самые разумные люди. Они почему-то сделали ставку на вашего брата. Но англичане куда рассудительнее, они не девают опрометчивых шагов и понимают, кто на что способен и на кого стоит возлагать надежды.
В ответ на эту мою пламенную речь Зили-султан предпочел просто промолчать, из чего стало ясно, что тема престолонаследия — вещь для него чрезвычайно болезненная.
Надо сказать, что вокруг принца вертелось некоторое количество английских офицеров. Сначала они косились на меня с подозрением, ну как же, я ведь дёти сáвидж кóзак[11], грязный дикий казак из заснеженной России. Впрочем, вскоре они сменили гнев на милость. Это случилось после того, как я стал угощать их вином и играть в карты, проигрывая по маленькой. Всем этим я быстро снискал себе репутацию славного парня и почти британца, хотя, к сожалению, и славянина по крови. Хороших игроков среди англичан не было, так что проигрыши давались мне не без труда: иной раз приходилось делать совершенно дурацкие ошибки. Однако, кажется, внимания не это никто не обращал.
Единственный, кто смотрел на меня неприязненно, был полковник Джордж Олдридж — подлинная карикатура на всех сразу английских полковников: высокий, сухопарый, чопорный, с выражением лица, как говорил Гоголь, геморроидальным. Однако геморроидальным было не только его лицо, а и все поведение. Он вечно что-то брюзжал себе под нос, вечно был всем недоволен, его недолюбливали даже его собственные офицеры. Он постоянно пытался как-то задеть меня и безостановочно иронизировал на мой счет.
— Ну, что скажет об этом казацкая наука в лице нашего ротмистра? — сузив глаза, брюзгливо бурчал он, когда туркмены в очередной раз разносили нашу конницу.
Когда же военных действий не было, он донимал меня вопросами вроде: «знают ли уже казаки, что Земля вращается вокруг Солнца и что они думают про таблицу умножения?» Подобные пассажи казались ему чрезвычайно язвительными и остроумными. В конце концов, мне это надоело, и я отвечал, что с таким интересом к естественным наукам ему надо не изображать из себя офицера, а сидеть дома и ковыряться в старых фолиантах. Впрочем, это не поздно сделать и сейчас, потому что война ему противопоказана — он явно происходит из числа так называемых диванных полковников, получивших свои погоны за пустопорожние разговоры.
Побледневший от злобы Олдридж секунду сверлил меня яростным взором, потом схватился за эфес своей сабли и пролаял:
— Дуэль! Я научу вас вежливости, мальчишка!
— Простите, полковник, — отвечал я холодно, — но вызов ваш принять я не в состоянии. Я являюсь отпрыском очень древней фамилии, знатность которой соответствует английскому герцогству. Поэтому не могу я скрещивать сабли со всяким мужичьем: вы ведь, судя по вашим манерам, даже не дворянин.
Беснующегося полковника оттащили сами же британские офицеры. До того, как его вывели из офицерской палатки, он еще успел крикнуть: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним!» Вот уж не думал, что такое сухое и скучное существо способно испытывать столь сильные эмоции.
Что же касается военных действий как таковых, тут происходило примерно то, чего я и ждал. Пехотинцы персидские, даже и вымуштрованные немцами, туркменам были не по зубам. Кавалеристы же, хоть и обладали некоторой лихостью, однако начисто лишены были рационального мышления. Это была подлинно дикая конница, которая просто неслась лавой по прямой, как выпущенный из пушки снаряд. Прирожденные наездники туркмены на своих ахалтекинцах легко уходили от персидской кавалерии, а потом, внезапно зайдя с тыла, наносили ей чувствительный урон.
— Год дэмд! — бранились британцы, наблюдая это избиение младенцев, а некоторые даже порывались сами пойти в атаку, но, впрочем, быстро остывали: никому не хотелось бесславно сгинуть в бою с дикарями, да и командование английское не поощряло такой лихости. Британия не собиралась вмешиваться в междоусобные войны персов и туркмен, которые, к тому же, недавно перешли под руку российской короны.
Зили-султан ходил мрачнее тучи: на горизонте маячил явный разгром всей его армии. Дело дошло до того, что туркмены имели наглость нападать на нас первыми. Визжа и вращая саблями, их бешеная орда выкатывала из-за горизонта и неслась прямо на наши укрепления. Разрозненная и вялая стрельба персидской пехоты из пистонных ружей не приносила врагу сколько-нибудь заметного ущерба, зато сами туркмены, ворвавшись в наш лагерь, рубили налево и направо, так что ставку командующего и лазарет пришлось передвинуть поглубже в тыл.
С каждым днем Зили-султан падал духом все больше и больше. Лазарет заполнился почти битком, а боеспособных солдат становилось все меньше. Маленькая победоносная кампания превратилась в болото, готовое утопить в себе и будущую славу принца, и его нынешнюю самоуверенность. Депеши от шахиншаха, где тот вопрошал, когда же возлюбленный сын его разобьет зловредных туркмен и воротится в его отеческие объятия, только усугубляли дело.
На мой взгляд, сейчас было самое время обратиться к британскому оружию — и в первую очередь к пулемету Максима. Если, конечно, Гирс был прав, и его уже доставили Зили-султану. Вот только мне не хотелось самому заводить об этом речь: наш милый принц оказался человеком куда более подозрительным, чем его отец шахиншах. И это неудивительно, все-таки шахиншах был тенью Аллаха на земле, а принц — всего только тенью этой тени. Так или иначе нельзя было вмешиваться самому, надо было подкинуть нужную идею через кого-то.
Во время очередной пульки в офицерском шатре я небрежно заметил, что, действуя варварскими методами, варваров не победить. Если бы у нас были не устаревшие пистонные ружья, а современное русское или британское вооружение, тогда туркмен можно было бы разнести в клочья.
— Но где же его взять, это вооружение? — спросил молоденький лейтенант Коулман.
Я только плечами пожал.
Тем не менее стрела моя попала в цель. Правда, последствия были несколько неожиданными. В тот же вечер меня вызвал к себе в ставку Зили-султан. Когда я явился, наш командующий сидел в кресле, бессильно уронив руки, и смотрел в пол. С минуту, наверное, я стоял напротив него, ничего не говоря. Наконец ресницы его дрогнули.
— Так вы полагаете, что с хорошим вооружением мы бы легко справились с туркменами? — проговорил Зили-султан без всякого выражения.
Я отвечал, что это не я так полагаю, а современная военная наука.
— Откуда же, по-вашему, мне взять это вооружение? — продолжал принц.
В этом вопросе я почувствовал опасный подвох, поэтому отвечал осторожно, в