«А ведь у них так, похоже, во всём», — вдруг подумала Кристина, покосившись на идущего рядом Мартона. На серых доспехах не нашлось места лишним деталям; на шлеме не было ни кисточек, ни плюмажа. Простые тёмные ножны, эфес оружия без намёка на гравировку. Сдержанные знаки различия и яркая нашивка с изображением горделивого оленя, угрожающе наклонившего голову в сторону невидимого противника. Всё просто и функционально, ничего общего с тем, что Кристина видела на иллюстрациях или в фильмах. То же самое можно было сказать и об Эйдоне, который был одет точно так же, за исключением ярких нашивок на рукавах стёганой рубахи. Да и Хель, даром что принадлежала к высшему сословию королевства, неизменно появлялась в строгом однотонном платье, которое элегантно подчёркивало стройную фигуру, но отнюдь не могло похвастать лишними элементами — если, конечно, не считать таковым тонкую накидку на плечах, украшенную ажурной вышивкой.
Практичность жителей Эм-Бьялы выражалась даже в простых и понятных топонимах, метко подмечающих суть: чего стоило один только Kathlinn, Шепчущий лес, от несмолкаемых голосов которого Кристину до сих пор пробирала дрожь. Кроме того, можно было не сомневаться, что река Раскъэльве, действительно была быстрой, а Ль-Тонаар, «Великие горы», тянулись едва ли не через весь континент. «Правильная речь», насколько успела разобраться Кристина, вообще старательно избегала туманных формулировок и сложных нагромождений. Возможно, таково было отношение этих людей к жизни в целом: сдержанное, прагматичное, и приправленное недюжинной любовью к простоте и ясности.
Дорога змеилась меж холмов, и чем ближе путники подбиралась к Формо, тем теснее дома жались друг к другу. Свободного места почти не оставалось, и поля, сады и огороды уже не стеснялись почти вплотную подступать к дороге. Больше становилось и людей; воздух наполнялся грубоватой, но по-прежнему мелодичной крестьянской речью, детским гомоном и смехом, стуком топора, звуками раскалывающегося надвое дерева и остервенелым шарканьем мётел в руках рачительных хозяек. Повсюду разливались запахи травы, влажной земли, смолы, свежего хлеба и яблочного сидра. Предместья жили своей жизнью.
Появление незнакомцев, впрочем, не осталось незамеченным. Крестьяне с опаской разглядывали вооружённых гвардейцев, с любопытством косились на растрёпанную Кристину и буквально пожирали глазами Хель — очевидно знать здесь видели нечасто, о чём красноречиво свидетельствовали распахнутые от удивления рты. Приближаться никто не решался, но стоило путникам подойти на определённое, наверняка оговоренное вековыми традициями, расстояние, как жители предместий сразу же бросали свои занятия и сгибались в почтительных поклонах.
Как на это реагировать Кристина не знала, и даже более того — от одного лишь вида склонившихся крестьян ей становилось не по себе. Девушка повернулась к гвардейцам, в надежде, что чужой пример поможет сориентироваться в новой обстановке, но с удивлением обнаружила, что их мнение разделилось. Эйдон, похоже, не видел в происходящем ничего необычного, а потом как ни в чём ни бывало задумчиво брёл вперёд, почти не оглядываясь по сторонам. Мартону же такое внимание явно пришлось не по душе, и на губах его играла кривая усмешка. А вот Хель, напротив, будто бы оказалась в родной стихии: вышагивала с гордо поднятой головой, по-хозяйски разглядывая окрестности, будто считала их своими законными владениями.
Однако вскоре выяснилось, что не только Кристина не знала, как себя вести. Из-за плетёной ограды, отделяющий фруктовый сад от дороги, путников с беспокойством разглядывала пара крестьян. Высокий сухопарый мужчина, очевидно, глава семейства, нервно теребил в руках высокий шерстяной колпак; рядом замерла полная приземистая женщина с корзинкой в руках, наполненной только что собранными, ещё влажными, ягодами, пряными травами и примостившейся рядом парой крупных цветков подсолнуха. Судя по обеспокоенным взглядам, которые женщина то и дело бросала на мужа, вековые традиции не говорили, что делать, если окажешься рядом с вельменно, высшим сословием. Между тем расстояние между ними и Хель стремительно сокращалось, отчего глаза крестьян всё больше округлялись в неподдельном ужасе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Внезапно напряженное лицо мужчины просветлело, — он перемахнул через плетень, выхватил у пораженной жены корзинку и бросился вперёд.
От неожиданности Кристина встала как вкопанная; остановились и гвардейцы. Эйдон заслонил собой Хель, демонстративно положил ладонь на эфес меча; Мартон замер чуть в стороне, но так, словно хотел убедить, что никто не сможет подойти сзади. Выражение лица, при этом, у обоих было такое удивлённое, что Кристина сразу же догадалась, что это движение было экспромтом: гвардейцы отреагировали так, как их учили, не слишком задумываясь, кого именно охраняют, а когда спохватились, менять что-либо было уже поздно.
«Не нужно было ей вообще показываться на глаза», — Кристина запоздало закусила губу, но возможности что-либо исправить не было и у неё.
Тем временем, бормоча что-то неразборчивое, крестьянин с поклоном протянул Хель корзинку. Однако призрак лишь слегка склонил голову к плечу и замер на месте, будто высеченная из мрамора скульптура. Мужчина понял это по-своему и, не прекращая почтительно бубнить, склонился ещё ниже.
Пауза затянулась.
«Это провал, — мысленно простонала Кристина. — Не стой столбом, сделай хоть что-нибудь!»
И Хель послушалась.
Ахнула, едва прикрыв рот пухлой ладошкой, супруга чрезмерно ретивого крестьянина. Вытянулись и без того удивлённые лица гвардейцев. Мужчина задрожал всем телом, вероятно проклиная себя последними словами за не вовремя проявленную находчивость. Да что там, Кристина и сама ожидала от Хель чего угодно, но только не того, что призрак изящным движением склонит голову. Разумеется, на настоящий поклон это было мало похоже, скорее на вежливый кивок — но и этого было достаточно, чтобы довести бедолагу-крестьянина и его супругу до полуобморочного состояния.
Впрочем, едва ли сама Хель задумывалась о подобных мелочах. Она запустила руку в корзинку, пересыпала ягоды между пальцами, расправила лепестки цветов. Тишину заполнил мягкий певучий голос, особенно чарующий и музыкальный на фоне грубоватого крестьянского говора, и слова полились, нанизываясь друг на друга, будто лазурные жемчужины на сверкающем ожерелье. Звуки переливались, образуя гармоничные сочетания, складываясь в торжественную мелодию, в которую вплетались трогательная нежность и невыразимая печаль.
Кристина затаила дыхание, очарованная пульсирующим звучанием. Что-то подобное она слышала, совсем недавно, когда Эйдон пересказывал историю своего короля, но в тот раз гвардеец всего лишь передавал информацию, а потом не слишком, как она теперь понимала, задумывался о красоте слога. Сейчас же она могла убедиться, что жители Эм-Бьялы, по крайней мере её знать, не просто относились к слову серьёзно, но и могли при желании превратить его в настоящее искусство.
Сколько это продолжалось, Кристина не знала и не хотела знать. Супруги полностью разделяли её мнение: поначалу они прислушивались к Хель напряжённо, чуть хмурясь, будто им было тяжело понять сказанное, но уже через несколько секунд лица их смягчились. Страх отступил, сменяясь умиротворением и затаённым восторгом. Проняло даже гвардейцев — Мартон резко отвернулся, будто хотел спрятать лицо, а Эйдон с грустью смотрел куда-то в сторону, как если бы мог увидеть там что-то знакомое.
А затем всё стихло так же внезапно, как началось. Крестьяне, гордые и раскрасневшиеся, согнулись в глубоком поклоне — кажется, раза в два ниже, чем того требовали традиции и этикет. Путники двинулись дальше, ещё долго ощущая на себе их пристальный прощальный взгляд.
— Что это было? — с чувством спросила Кристина, когда отряд отошёл на приличное расстояние. Собственный голос показался ей неожиданно грубым и бесцветным.
— Nieta.
— Слово?
— Верно. Другое значение — «песнь».