— Можете идти, — сказал тюремщик. Джозеф с трудом пошевелился в темноте, к которой уже давно привык. Гниль была ему хорошо знакома, а слабость стала его нормальным состоянием. Увидев проблески слабого света, он лишь слегка прищурился.
— Ну что вы на меня так уставились? — Голос был груб, но не зол. — Говорю же вам, вы свободны. Император устал от вас. А Джеймс Стюарт женился, как вы и говорили. Идите же!
Джозеф, словно сова или мышь, никак не мог привыкнуть к свету.
— Тогда снимите с меня цепи.
— Хорошо… Ну, вот и все. Снаружи вас ждет фаэтон с посольским гербом.
Но Джозеф смог только чуть-чуть повернуть голову.
— Помогите мне выбраться на свет Божий. Клянусь, что это ужасное место вконец испортило мой…
— Наряд? — Помимо собственной воли тюремщик улыбнулся.
— Да, черт подери.
Его слова прервались долгим стоном — ноги были закованы в цепи с начала мая, и, становясь сначала на колени, а потом пытаясь выпрямиться, Джозеф понял, насколько он ослабел.
— Мне что, выползать на свободу?
Тюремщик покачал головой.
— Нет. В фаэтоне вас кто-то ждет. Я сейчас пришлю их за вами.
— Молю Бога, чтобы это была не моя жена. Она не должна видеть меня в таком состоянии.
Но тюремщик уже ушел. А когда вернулся, в убогую келью вообще не проникал свет, потому что, заслоняя собой весь дверной проем, появился Черномазый в дорожном костюме из черного с серебром материала, в треугольной шляпе и с золотой серьгой в ухе.
— О, хозяин, что они с вами сделали! — воскликнул он.
Джозеф изобразил на лице слабую улыбку.
— Они вконец испортили мой на… — Но голос замер, Джозеф весь как-то обмяк, и Черномазый понял, что его хозяин почти без сознания. Но все же он нашел в себе силы прошептать: — Черномазый, Сибелла не должна увидеть меня в таком ужасном состоянии. Умоляю, приведи меня в порядок перед тем, как отвезти в Саттон.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Когда-то сэр Ричард Уэстон и сэр Генри Норрис стояли приблизительно на расстоянии мили от поместья Саттон с мастером де Тревизи, строившим дом, и наблюдали, как здание постепенно приобретает отчетливые очертания. Сейчас Джон Уэстон, сидя верхом на своем каштановом Хантере, держал в руках кипу чертежей и смотрел в том же направлении. Еще несколько лет назад он намеревался восстановить разрушенную часть дома, но рождение мертвого сына выбило из головы подобные идеи. Однако теперь Джон подумал, что настало время вернуться к этому. Он только пока не знал, как поступить с крылом Гейт-Хауса.
Когда род Генри Уэстона — сына сэра Фрэнсиса Уэстона, умершего под топором палача, — был продолжен Эдвардом VI, который унаследовал огромный дедовский дом и мог больше не страдать от бесчестия своего отца, замок Саттон стал знаменитым. Но благодаря герою Кале (существовала легенда, что Генри Уэстон был одним из шестерых смельчаков, которые последними покинули крепость) эта слава продлилась недолго.
На праздновании по случаю коронации королевы Елизаветы он был возведен в рыцари, как в свое время его отец, присутствовавший на коронации ее матери Анны Болейн. И в тот же год Генри Уэстон женился на печальной темноволосой красавице Дороти Эрундел. Ее отец, Томас Эрундел, и отец Генри, Фрэнсис Уэстон, по случайному совпадению оба стали рыцарями на коронации Анны и оба были обезглавлены за государственную измену. По материнской линии Дороти носила фамилию Ховард — фамилию герцогского клана из Норфолка. Ее тетя, Кэтрин Ховард, пятая жена Генри III, была обвинена в порочности и осквернении брака.
Злые языки поговаривали, что у Генри с Елизаветой общий отец. Но Дороти было тяжело слышать все эти сплетни. Двадцать два члена ее семьи были казнены или обесчещены, и поэтому в ее груди бушевали самые разные чувства, когда эта замкнутая и таинственная женщина, впервые входя в Большую Залу замка Саттон, посмотрела в лицо своей рыжеволосой кузине — очень хитрой дочери Генри VIII.
Пожар заполыхал тремя днями позже, жаркой ночью 7 августа 1559 года, при довольно странных обстоятельствах. Никто не знал, как он начался, хотя некоторые утверждали, что видели, будто какая-то женщина в мантилье с капюшоном пробиралась по Длинной Галерее приблизительно за полчаса до того, как подняли тревогу. Ходили слухи, что Дороти, леди Уэстон, решила отомстить королеве и спалила проклятый дом, хотя она же в одной ночной рубашке пыталась помочь мужу погасить пламя, разрушившее дальний конец Длинной Галереи и внутреннее убранство Гейт-Хауса.
А теперь, под лучами сентябрьского солнца, дом выглядел вполне прилично — казалось, что кое-где только подпортилась каменная кладка.
Издали было незаметно, что внутри все выгорело.
— Что вы об этом думаете? — спросил Джон Елизавету, сидевшую в небольшом фаэтоне рядом с ним. С тех пор как у нее случился выкидыш, он не разрешал ей ездить верхом, и в свои тридцать девять лет она слегка располнела из-за недостатка движения.
— Насколько это опасно?
— Вовсе не опасно. Дом стоит на хороших подпорках.
— Тогда, может быть, восстановить только Длинную Галерею, а Гейт-Хаус оставить до лучших времен?
Джон молча созерцал здание, покусывая нижнюю губу. В свои почти сорок пять он был по-прежнему высок и силен, и только быстро седеющие волосы и небольшой слой жира на том месте, где раньше был плоский подтянутый живот, напоминали о том, что с того дня, когда Елизавета стала его женой, прошло немало времени. Ни один человек не догадался бы, что между супругами Уэстон когда-то бывали разногласия, особенно посмотрев на них в тот момент, когда они критически осматривали свой дом и заглядывали в планы и чертежи — единство было абсолютным.
Однако в их домашней обстановке что-то изменилось. Хотя причин тому, казалось, не было, но с тех пор, как Мелиор Мэри с Мэтью вернулись из Австрии, повсюду распространилось какое-то тягостное молчание. Не слышалось торопливых шагов наследницы дома, спешащей исполнить одно из ста своих желаний, Сибелла мягким голосом не рассказывала служанке ее судьбу, читая по ладони, не раздавался веселый смех Гиацинта, как бывало, когда он подшучивал над Томом или ухаживал за лошадьми. Все вокруг было неподвижным и печальным, будто дом прислушивался к своим обитателям.
— Это из-за того, что нет Джозефа? — вдруг спросила Елизавета.
Поскольку Уэстоны теперь были очень близки, Джон сразу понял, что имела в виду жена.
— Не знаю. Все чертовски странно. Они все так переменились…
— Может быть, вам не следовало принимать Мэтью обратно? Это совершенно не соответствует нашей истории о том, что Мелиор Мэри поехала за ним по делу.
Джон хмыкнул: