Читать интересную книгу Флотская богиня - Богдан Сушинский

В этот раз охрана колонны состояла из девяти выздоравливающих пациентов госпиталя, и Евдокимки, которая, уже по традиции, ехала на последней, крытой машине, доверху заваленной тюками с бельем. И хотя старшей в машине снова была назначена Вера Корнева, однако та перебралась к Евдокимке в кузов, а в кабинку, для солидности и усиления боевой мощи, усадили какого-то раненного в предплечье младшего лейтенанта, вчера только прооперированного. «На тот случай, если машина вновь отстанет или подвергнется нападению, — объяснил Зотенко. — Все-таки боевой офицер, и при оружии».

Поскольку остальные раненые были отправлены в тыл санитарным поездом, сборы оказались недолгими, и колонна, состоящая из пяти машин и восьми повозок, двигалась почти налегке. Госпитальерам повезло, потому что сразу за городом они пристроились к какой-то армейской тыловой колонне, поэтому двигаться стало веселее, а главное, в случае нападения немцев, легче было бы обороняться.

К тому же выяснилось, что армейские тыловики нацелились на переправу, наведенную в районе острова Хортицы. От офицера, сообщившего об этом, госпитальеры также узнали, что переправа эта неплохо прикрывается зенитками и даже авиацией, а сам остров, довольно большой по площади, значительно сокращает водный путь и используется в качестве перевалочной базы.

Причем говорливость старшего лейтенанта явно стимулировалась тем, что ему приглянулась Вера Корнева. Да так, что Евдокимка даже начала по-своему ревновать: ведь всего несколько часов назад та возвышенно говорила об увлеченности ее отцом. И вообще она привыкла к тому, что основное внимание Корнева уделяет ей, поэтому вторжение в их дружбу любого постороннего вызывало у нее внутренний протест.

Поскольку во всех колоннах машины шли вперемешку с подводами, то тащился весь этот караван медленно, то и дело, застревая в пробках, а следовательно, взрываясь руганью и проклятиями. Но Евдокимка уже успела привыкнуть и к кочевой жизни, и к терпкому запаху стираного белья, настоянному на йоде, лекарствах, хозяйственном мыле, и еще чем-то таком, сугубо больничном, чем неминуемо наполнялась ее машина.

Их грузовик держался замыкающим. Позади, на значительном расстоянии, двигались лишь беженцы, впряженные в тачки с домашним скарбом.

Устроившись между тюками, Евдокимка выложила на один из них карабин, приготовила две гранаты, конфискованные у кого-то из раненых, и две запасные обоймы. Она хорошо помнила бой на окраине Степногорска и теперь, как закаленный боец, чувствовала себя последним и единственным защитником всех госпитальеров. Корневу, раненого младшего лейтенанта и даже водителя — солидного дяденьку с седеющими кончиками усов — она в расчет не принимала. Опыт нападения десантников у Степногорска подсказывал, что рассчитывать она должна только на свой карабин и собственную меткость.

Нет, встречи с ними она уже не боялась, а вот налеты авиации все еще вызывали у нее почти панический страх. Смерть от бомбы она считала совершенно бессмысленной. В обычном бою все-таки можно отстреливаться, сопротивляться; там хоть что-то зависело от ее меткости и храбрости. А во время бомбардировки она чувствовала себя жалкой и совершенно беззащитной. Евдокимка уже знала, что в современных войнах стороны должны придерживаться определенных правил, которые называются «законами войны» — скажем, в отношении к военнопленным, к медикам и журналистам… Так вот, будь ее воля, она ввела бы священное требование: летчики воюют только с летчиками, и только в небе, не имея права нападать на наземные войска, особенно вот на такие беззащитные колонны.

Когда она поделилась этим суровым соображением с Корневой, та, уже пребывая в полусонном состоянии, иронично проворчала:

— Ну, ты, последний рыцарь последней войны. Тебя забыли спросить, кому, где и как сражаться. Особенно страдают от этого неведения германцы.

— Но признай, что такие войны были бы справедливее.

— Как только ты произнесла слово «война», о жалости и справедливости тут же забудь. Это не мои слова, это один полковник сказал. Мудрый мужик. Жаль, что во время третьей операции скончался прямо под скальпелем.

Они отогнали двух подростков, которые, ухватившись за борт, попытались пиратским способом захватить их кузов, после чего Корнева вдруг, прерывая тему разговора, неожиданно произнесла:

— Как только определимся с развертыванием госпиталя, надо бы написать письмо твоему отцу. Насколько я поняла, до сих пор ни одной весточки ты ему не посылала.

— Как и он мне. О письмах мы даже не договаривались. Считали, что все время будем находиться недалеко друг от друга.

— Легкомысленные вы люди. Если не против, давай напишем ему вместе. Причем писать могу я, но чтобы от твоего имени тоже.

Евдокимке нетрудно было догадаться, что за этим предложением скрывается коварная женская хитрость. Однако, немного поколебавшись, она согласилась — уверенная, что мать ему тоже не пишет; эти двое людей давно существуют как бы каждый сам по себе. Получать в промежутке между боями письма от дочери и своей новой знакомой отец будет рад — тут и сомневаться нечего. Ну а после войны пусть они в этих своих треугольниках сами разбираются.

Корнева предложила ей поспать, чтобы затем, под утро, сменить ее на «лежачем» посту, и Евдокимка, радостно согласившись, тут же уснула…

Проснулась она от воя моторов, взрыва бомб и жуткой тряски.

— От машины! Всем — от машины! — раздался хриплоголосый крик младшего лейтенанта, уже успевшего на ходу выскочить из кабины и убегавшего в поле.

В ту же минуту грузовик, который водитель попытался увести подальше от колонны, застрял в какой-то выбоине, благодаря чему Евдокимка буквально выпала из его кузова. Вслед за ней неуклюже выбралась и Корнева.

Устремившись вслед за офицером к ближайшему оврагу, Степная Воительница заметила с возвышенности огромный изгиб реки да серый скалистый островок у берега и поняла, что они уже у Днепра.

— Почему же ты не разбудила меня в полночь, как договаривались? — укорила она медсестру, падая рядом с ней на вершину глинистого склона.

Вера проследила за тем, как пикируя, немецкие пилоты начали бомбить расползавшуюся во все стороны колонну и как откуда-то из речного прибрежья по самолетам ударили русские зенитки, и лишь после этого, в промежутке между взрывами, призналась:

— Жалко стало. Тем более что к нам пристегнулись еще какие-то машины, и мы оказались не в конце колонны, а в ее глубине. А потом и сама, тетеря сонная, уснула.

— Да… Мы с тобой — еще те часовые!

— Зато выспались. И главное, что мы уже у самого Днепра. Где-то неподалеку должна быть переправа. Как ее там называли?

— Говорят, сама переправа проходит по южной оконечности острова Хортица, — уточнил младший лейтенант, залегший неподалеку. До этого он приказным тоном пытался заставить водителя тоже покинуть машину, но тот, очевидно, решил, что если уж суждено погибнуть, то вместе с грузовиком, и, открыв дверцу кабины, продолжал попытки задним ходом вывести его на равнину. — Если только удастся дотянуть до этой переправы.

* * *

Что скрывается за этим «если», Евдокимка поняла чуть позже — когда с помощью солдат маршевой роты, отправлявшейся на передовую, им с трудом удалось вытолкать машину на дорогу и буквально втиснуть ее в колонну войск и беженцев.

Они еще трижды попадали под бомбежку, от чего не спасали ни зенитки, ни те несколько истребителей, которые, неся потери, пытались прикрывать колонну с воздуха, где преимущество немцев по-прежнему оставалось неоспоримым. На самой переправе саперы жертвенно восстанавливали понтонные и наплавные деревянные части или же заменяли их запасными прямо под вражескими бомбами. До острова их экипаж добраться все же сумел, но во время налета осколок повредил мотор грузовика. Тюки с госпитальным бельем пришлось срочно распихивать по уцелевшим повозкам и уже вместе с ними переправляться через левый рукав реки.

На наплавной мост Евдокимка уже вступала с каким-то странным предчувствием, которое обычно предшествует самому страшному, что может произойти с человеком на войне. Она переживала то душевное состояние, когда чувство самосохранения требовало оставаться на острове, забиться под один из прибрежных скальных выступов, чтобы дождаться там ночи и таким образом уцелеть, во что бы то ни стало — уцелеть. Однако приказ, чувство долга и солдатского товарищества вынуждали ее снова окунаться в самый ад, где полуразрушенные повозки люди сталкивали в воду вместе с лошадьми; где офицеры яростно шли друг на друга с пистолетами в руках, а стоны раненых заглушались отборным солдатским матом и где осколки сбитых самолетов усеивали обочины переправы вместе с осколками бомб, щепками и мощными «султанами» холодной речной воды.