Франк рухнул на колени, челюсть у него отвмсла.
— Да ты, небось, короля и в глаза не видывал?
— Нету его, нету, — заторопился франк. Остальные молчали, боялись глаза поднять. — Сигулий за него.
— Кто такой? — Даброгез поморщился: с королями дело иметь верней, чем с их лизоблюдами.
— Да он, того, войском он заправляет, главный…
"Это еще ничего, — подумал Даброгез, — хотя какое там войско — сотни три-четыре оборванцев. Но тем лучше! И это прекрасно, что основные силы варваров громят сейчас юг, им там дел надолго хватит, пока последние клочки Империи не втопчут в пыль, не успокоятся. Ну да ладно, нет Империи, нет и центуриона имперского, прав все-таки, негодяй!"
— Тогда веди к этому Сибудию.
— Сигулий, — робко поправил франк и затряс головой, — не могу, никак нельзя.
— Веди, выродок, к начальнику стражи.
Франк засуетился. И только теперь Даброгез поймал бегающий, недоверчивый взгляд. Это был взгляд животного.
— И не бойся, — проговорил тихо, — веди.
Засосало под ложечкой, и он вспомнил, что дружина перед самым его отъездом в город начала свежевать заколотого по дороге кабанчика. Во рту скопилась слюна. Но комок в горле напомнил о себе, не дал воображению разыграться. Даброгез сплюнул на сторону, провел мелкокольчатой перчаткой по бороде. Ах, какие были пиршества в Равенне. А в Тире, в Пальмире! Да что там вспоминать! И как они вообще могут питаться здесь, в этой богом забытой дыре, как тут жить-то можно?! Даброгез вскинулся в седле. Можно, везде можно.
— Поживей, мужлан! — прикрикнул он.
И франк затрусил впереди, оглядываясь ежесекундно. Грубый самодельный арбалет подпрыгивал на его плече. Трое других rope-стражников прихрамывали позади, точа за собой длинные алебарды, которыми так и не научились толком пользоваться.
Иди — ищи свое место! Легко сказать. Лугдун был не худшим из мест, вернее, не худшей из попыток найти место. Нанятые убийцы подкрались ночью. Наверняка считали, что центурион спать ложится, будто римская знать, в доме с верными слугами, за семью запорами. Ошиблись. Запоров не было. Дружинники вырезали подкравшихся молча — ведь и те молчали. А наутро, полукольцом припирая к единственной каменной стене в городишке, стояла охрана, местные преторианцы. Эти тоже молчали, тряслись. Но Даброгез тогда понял — убираться надо немедленно. Вечером, на приемном пиру римлянин, бывший патриций, улыбался ему, и от улыбки той становилось приторно. Как не отравили, Бог весть! Часом позже тяжелый бронзовый кинжал, отмахнув клок волос, пробил череп стоявшей позади лошади. Лошадь смотрела ошалелым лиловым глазом. Ноги ее дрогнули, потом еще, потом храп… Ничего, ушли. В Массилии было хуже, там уцелело только четверо. Но его, как дурное перекати-поле, гнало по земле горячим ветром непрекращающихся войн. И никакой остановки в пути, ложь все это, сказки! А в глазах миражи, переливы расплавленного тягучего воздуха, в ушах тонкий змеиный посвист ветра в песках: далекая юговосточная окраина, где можно всю жизнь таять под солнцем, покачиваясь из стороны в сторону в такт тихой музыке. И никуда не спешить. Там центр земли, там пустота и никаких желаний.
— Еще малость, почти дотопали, — бубнил снизу франк. От него несло пивом и падалью.
"Интересно, чем от меня несет — второй месяц лишь пригоршню воды в лицо да пригоршню в рот? — подумалось Даброгезу. Но расстраиваться он не стал: — Пустяки, в таких доспехах — чем бы ни несло!" Он погладил ладонью сияющее золоченое зерцало с грифоном на груди, откинул с колена полу черного бархатного плаща. И здесь был, и не здесь. У-у-у-а-а ныл в висках сирийский поющий песок — а-а-у. И шли чередой люди… нет, разве у людей бывают пустые глаза, пустые лица? И шаг их был неестественно легок, пружинист, и видно было ноги не чувствуют тяжести тел. Даброгез тряхнул головой, с силой провел ладонью по лицу — кожа от прикосновений чешуйчатого металла, нашитого на перчатку, запылала. Хватит, сколько же все одно и то же?! Он снял с пояса маленькую фляжку, изукрашенную тончайшей золотой наводкой, с полминуты любовался филигранной работой, потом сделал глоток. Снадобье всегда помогало. Помогло и сейчас — воспоминания уплыли. Лишь одно на недолгий миг всколыхнуло мозг: отпустил бы его вождь алеманов, коли б знал, что у него далеко за городом, в развалинах языческого храма у рощицы, кое-что припрятано? "Отпустил бы, — решил Даброгез, — а вот его молодцы — так те навряд ли! Эхе-хе, иди и ищи, надо же!"
Город стал непригляднее, меньше несло всякой дрянью. В центре многое напомнило Даброгезу обычные римские постройки, изуродованные, конечно, по вкусу местных владельцев, но узнаваемые. Здесь угадывался бывший форпост Империи, а затем и просто одно из мирных провинциальных поселений, оставшихся глубоко в тылу, мирных по сравнению с другими, теми, что к западу и востоку.
Под копытами Серого застучала привычная каменная мостовая. "Видать, немало покружил по посаду! — посмеивался про себя Даброгез. Строго глядел на раболепствующего франка: — И этот тоже, кружит, обходами ведет, паскудник, городишко-то плевый — за полдня кругом десять раз объедешь!" Сопровождавшие позади стражники выдохлись вконец.
— Я мигом! — залебезил франк перед неширокими дубовыми воротами с уродливыми башенками по бокам.
Уже из-за стены донеслось: "Вот, задержал тут одного, насилу приволок, гада. — Голос франка звучал утробно и нагло. — А еще говорит, дело у него…" Рука сжала рукоять. "Подонок и есть подонок", — подумалось безразлично. Вся эта суета начинала утомлять Даброгеза. Он принялся разглядывать ворота, стены. Над дубовыми створками в стене громоздился грубо выложенный из камня крест. А по краям у башенок сидели восточными истуканами на скрещенных ногах два темных языческих идола. "Эти от галлов остались, — смекнул Даброгез. — Ну франки, ну христиане, все перемешали в одну кучу!" Из голов идолов росли ветвистые, как у оленей, но каменные и потому не такие изящные рога. Идолам на вид было лет по тысяче, не меньше.
Наконец ворота распахнулись. И Даброгеза перестало интересовать окружающее, теперь надо быть начеку. Пришлось спешиться.
Сигулий сидел в зале и вид имел воистину королевский напыщенный и дикий. Тем удивительнее показался Даброгезу ответ, прозвучавший на латыни. Он лишний раз утвердился в догадке, что такой вид здесь правило: раз власть в твоих руках в этот миг — пыжься сколько сил хватает, а то не поймут, не оценят, чего дай еще и скинут!
Временщик был невысок, лыс, багроволиц. Глаза скользили по богатым доспехам Даброгеза высокомерно, но настороженно. "Примеривает на себя, — мелькнуло в голове, — да тебе шлем мой что ведро цыпленку, сморчок, а под панцирем троим таким тесно не будет!" Приветливая сдержанная улыбка не сходила с губ — Даброгез знал этикет и на варварском уровне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});