Читать интересную книгу Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Тем не менее, считает Даммит, говорящий может проявить свое понимание некоторого предложения посредством другой практической способности, а именно способности распознавать условия, которые должны иметь место, чтобы это предложение было истинным. Этот второй способ часто связан с отчетами о наблюдениях. Если, видя перед собой два дерева, человек способен отличить более высокое дерево от менее высокого, то он знает, что значит для одного дерева быть выше другого, а стало быть, знает и то, какие условия должны быть выполнены, чтобы было истинным предложение «Это дерево выше того дерева». Вместе с тем подобное соотнесение условий истинности с практическими способностями по их распознаванию можно осуществить только для тех предложений, которые обладают условиями истинности, доступными для нашего распознавания; иначе говоря, для которых мы располагаем эффективной процедурой, позволяющей нам за конечное число совершаемых действий и в конечный период времени оказаться в ситуации, когда мы можем установить их истинность или ложность. Такие предложения Даммит называет «эффективно разрешимыми», но проблема, по его мнению, состоит в том, что средствами естественного языка можно сформулировать множество предложений, которые не являются эффективно разрешимыми; их Даммит определяет как «неразрешимые». Сюда относятся предложения с квантификацией по бесконечным или необозримым совокупностям, условные предложения в сослагательном наклонении, предложения, содержащие ссылки на недоступные нам пространственно-временные области. Например, предположение Гольдбаха о том, что любое четное число, большее 4, представимо в виде суммы двух нечетных простых чисел, неразрешимо, поскольку у нас нет ни доказательства этого положения, ни доказательства того, что существует противоречащий ему пример, и мы не знаем эффективной процедуры, правильное применение которой дало бы нам доказательство этого положения или противоречащий ему пример. Тем не менее в свете нашего эпистемически неограниченного представления об истине мы и неразрешимым предложениям приписываем наличие у них истинностного значения, которое, правда, нам пока не известно или вообще в принципе не может быть известно. Но как в таком случае мы могли проявить наше знание условий истинности неразрешимых предложений?

Когда мы имеем дело с неразрешимым предложением, считает Даммит, мы не можем поставить знак равенства между способностью распознать выполнение или невыполнение его условий истинности и знанием о том, что представляют собой эти условия, поскольку отсутствие данной способности означало бы тогда, что мы вообще не понимаем неразрешимые предложения, что совершенно не так. Отсюда Даммит делает вывод, что «всегда, когда условие истинности некоторого предложения таково, что мы не можем установить, выполнено оно или нет, кажется очевидным, что нет смысла говорить о неявном знании этого условия, ибо не существует того практического умения, в котором могло бы проявиться это неявное знание» [Даммит, 1987, с. 144]. А это означает, что знание условий истинности для неразрешимых предложений не может быть проявленным, когда истина понимается в трансцендентном, или, иначе говоря, классическом смысле.

Опираясь на трансцендентное понятие истины, невозможно, считает Даммит, объяснить и то, как ребенок в процессе обучения языку усваивает знание, позволяющее понимать неразрешимые предложения. Возьмем, скажем, предложения с квантификацией. Конечно, мы учимся понимать квантификацию сначала применительно к разрешимым предложениям. На примере небольших совокупностей мы осваиваем разрешающую процедуру, с помощью которой можно установить истинностное значение предложений, говорящих обо всех или нескольких элементах этих совокупностей. Эта процедура состоит в простом обозрении этих элементов. Затем мы переходим к использованию квантификации по конечным, но необозримым совокупностям, к которым, как мы учимся понимать, усвоенная нами разрешающая процедура хотя и может быть применена теоретически, но на практике этого сделать нельзя, однако параллельно мы приобретаем знание о том, когда и какими средствами предложения о конечных, но необозримых совокупностях могут быть верифицированы или фальсифицированы, и обучаемся основывать свои оправдываемые, но могущие быть аннулированными обобщения на достаточно больших выборках. При переходе к неразрешимым предложениям, т. е. предложениям с квантификацией по бесконечным совокупностям, мы переносим на них все эти представления, кроме представления о разрешающей процедуре, которая в этом случае в принципе не может быть применена, но, отмечает Даммит, «именно отсутствие этого представления не позволяет нам иметь понятие истины для этих высказываний, в соответствии с которым каждое из них является определенно или истинным, или ложным. Откуда мы могли бы получить представление о том, что значит для подобного высказывания быть истинным, если у нас нет никаких средств установить его истинность?» [Dummett, 2006, p. 70]. Мы могли бы, считает Даммит, попытаться расширить наше представление о разрешающей процедуре, приняв в качестве допущения то, что установление истинностного значения предложений с квантификацией по бесконечным совокупностям (как, впрочем, и других видов неразрешимых предложений) было бы под силу некоему воображаемому существу со сверхчеловеческими способностями, но это допущение нам ничего не дает, поскольку «причина, по которой мы не можем обозреть бесконечную совокупность, не в недостатке человеческих способностей: бессмысленно представлять бесконечную задачу выполненной. Бесконечная задача по определению принципиально не может быть выполнена» [Dummett, 2006, p. 70–71]. Отсюда следует, что, опираясь на трансцендентное понятие истины, нельзя истолковать понимание неразрешимых предложений по аналогии с разрешимыми предложениями.

Итак, если мы трактуем понимание предложения как знание условий его истинности и если мы признаем, что любое осмысленное предложение обладает определенным истинностным значением независимо от наших когнитивных способностей и возможностей это значение установить, то мы оказываемся в тупике, поскольку в случае неразрешимых предложений знание условий их истинности не может быть ни проявлено, ни усвоено, а стало быть, у нас нет оснований предполагать их понимание, поскольку понимать предложение — это не только знать условия его истинности, но и знать, как его употреблять. Поэтому Даммит ставит вопрос: «правильно ли принимать понятие истины в качестве центрального понятия теории значения и формулировать с его помощью ядро теории или на эту роль следует избрать какое-то другое понятие?» [Даммит, 1987, с. 137]. По сути, Даммит предложил два ответа на этот вопрос. Первый содержится в его ранних работах, включая две программные статьи «Что такое теория значения?» (1975, 1976) и статьи, за исключением Предисловия, включенные в сборник «Истина и другие тайны» (1978), однако, начиная с указанного Предисловия и во всех последующих работах, он отстаивал второе решение.

Согласно первому решению, следует отказаться от истины как центрального понятия в теории значения и заменить его понятием оправданной утверждаемости. Тогда понимание предложения будет состоять в знании (т. е. в обладании способностью распознавания) условий, при которых у говорящего есть оправдание для утверждения этого предложения. Второе решение не предполагает отказа от истины как центрального понятия теории значения, но требует коренного пересмотра этого понятия. Мы сохраняем трактовку понимания предложения как знания условий его истинности, однако заменяем эпистемически неограниченное, или трансцендентное, понятие истины более адекватным представлением, в котором истина напрямую связана с нашими когнитивными возможностями ее установить и которого можно достичь, по мнению Даммита, отказавшись от принципа двузначности.

Переход Даммита ко второму решению был обусловлен тем, что понятие истины, как он признает, играет ключевую роль не только при определении значения предложений. Без него нельзя объяснить дедуктивные выводы, которые мы признаем правильными только тогда, когда они сохраняют истинность, т. е. гарантируют переход от истинных посылок к истинному заключению. Да и в теории значения зависимость значения (смысла) предложений от их структуры нельзя исчерпывающим образом объяснить, не опираясь на представление о связи, существующей между истинностным значением сложного предложения и истинностными значениями составляющих его простых предложений. Кроме того, если бы мы отказались от понятия истины, «наша семантическая теория лишилась бы всего своего метафизического резонанса, ибо …именно благодаря соответствию между фактами и истинными суждениями семантическая теория приобретает такой резонанс. Если наша теория утратит этот резонанс, она не будет приписывать говорящим на определенном языке какого-либо представления о реальности, о которой они говорят. Однако подобное представление является неотъемлемой частью понимания языка каждым человеком, ибо метафизика — это не то, что имеет ограниченный интерес для метафизиков, а то, что входит в ментальное снаряжение каждого говорящего, в каком бы запутанном и смутном виде оно ни было там представлено. Если говорить в общем, то мы постепенно выстраиваем в своем уме картину мира, в котором живем, и эта картина направляет наши действия. Когда мы принимаем высказывание как истинное, мы …дополняем или модифицируем нашу картину мира… Мы не можем, следовательно, просто выбросить за борт понятие истины; скорее, мы должны адаптировать его в свете нашего представления о том, что составляет понимание языка» [Dummett, 2006, p. 64]. Вряд ли можно не согласиться с Даммитом в том, что понятие истины играет ключевую роль и выполняет множество функций, среди которых перечисленные, видимо, являются наиболее важными. Сомнение вызывает неявно принимаемое им допущение о том, что истина будет выполнять эти функции и после ее существенного пересмотра или адаптации к предлагаемому представлению о понимании языка. На наш взгляд, истина способна выполнять первые две из указанных функций только тогда, когда она берется в ее классическом, т. е. трансцендентном, истолковании. Однако, как мы увидим далее, поиск более адекватной теории значения для нашего языка, по мнению Даммита, неизбежно будет включать и выбор иной — не классической — системы логики, а это означает, что можно будет определить дедуктивный вывод и истинностно-функциональные зависимости без помощи классического понятия истины.