Читать интересную книгу Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Девочка слушала или дремала в объятьях кого-нибудь из туземцев. В полумраке извивались змейки сигаретного дыма.

Но не все вечера выдавались такими мирными. Бывало, между туземцами и белыми сестрами что-то не ладилось. И тогда в домике для прислуги или на кухне раздавался свистящий звук, будто кто-то резал воздух остро отточенным ножом. Для экзекуции требовалось не так много, поэтому такое случалось часто.

Сначала в пристройку прибегала одна из монахинь, например, сестра Береника, и тыкала под нос поварихи грязное блюдце, на котором ее джонгос подал сестрам еду. Или кранин – чаще это бывал именно он – обсчитался, заполняя расходные книги, например, вычел там, где нужно прибавить, отчего итоговая сумма вышла неправильной. Сестры знали, что туземцы ненадежны, особенно льстивый кранин с хитрым прищуром.

В такие вечера бывало не до сказок. Иногда, собравшись на кухне, прислуга молчала, вслушиваясь в свистящий звук. Однако порой им вспоминались другие легенды, которые не пели, а шептали приглушенными голосами, – не менее жестокие, чем похождения Арджуны, истории о белых, «оранг бланда».

Они рассказывали о том, что происходило в домах по соседству с монастырем или чуть дальше. Часто речь шла о непрекращающейся войне между белыми и туземцами, особенно ожесточенной на острове Суматра. Потому что на Суматре туземцы сражались с белыми вот уже не одно десятилетие или, как любила говорить повариха, от начала времен. С того самого дня, когда в рассеивающемся Великом тумане впервые обозначились контуры мироздания.

Именно тогда разошлись стихии, и пролегла граница между добром и злом. Возникли пропасти и вулканы, темные и белые люди. И с тех самых пор, как все разделилось, чтобы никогда больше не слиться, темные ненавидят белых.

В такие дни вокруг девочки словно сгущались тучи. Она оказывалась по ту сторону границы – даром что выглядела и говорила, как они. Но это было неправильно. Окрестные поселки кишели ньяи-детьми, и все они считались среди туземцев своими. Неважно, что девочку принес в монастырь голландский солдат – в конце концов, всех их сюда кто-нибудь когда-нибудь принес или привел, – а ее происхождение в равной степени возбуждало любопытство и темнокожих слуг, и белых сестер.

Здесь крылось нечто другое, для обитателей пристройки непостижимое.

Наступило время, когда сестры стали забирать Кристиен в свой корпус, где обходились с ней иначе, чем с остальной прислугой.

С момента появления девочки в монастыре прошло уже несколько лет, и вот, когда Кристиен научилась ходить и говорить и ей впервые обрезали ножом черные волосы, сестры вспомнили, что обещали солдату воспитать ее доброй христианкой.

С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и он не прислал монахиням ни единого флорина. Однако сестры чувствовали, что не вправе обмануть отца в этом пункте, и девочку забрали.

Отныне она не бегала по двору голая или обмотав круглый живот тряпками наподобие саронга. Одна из сестер раздобыла ей платье, в котором малышка каждый вечер стояла перед домиком для слуг, дожидаясь вечерни. От плетеной стены ее отделяло несколько метров. Ближе Кристиен подойти не могла, потому что спиной чувствовала исходившую от пристройки ненависть.

В такие минуты граница проходила внутри нее, и Кристиен будто разрезали надвое острым ножом.

Так она ждала под лучами палящего солнца, пока одна из монахинь не отводила ее в часовню. Они быстро исчезали в скромном здании, где обитал белый бог. Только тогда окончательно стало ясно, что Кристиен сделана не из того теста, что остальные, и что ей предназначена совсем другая жизнь.

Когда же она опять возвращалась к слугам, окруженная стеной молчания, вот-вот готовой взорваться, в воздухе словно происходило невидимое брожение, как в реке, в глубине которой беснуются недовольные духи. Но иногда сестры оставляли Кристиен ужинать в своей трапезной, и это было хуже всего, потому что там ее, наравне с другими, обслуживал джонгос-не-держащий-спины.

По-голландски сестры называли его «беспозвоночным» и смеялись над ним – впрочем, без злого умысла, ведь джонгос все равно не понимал их языка. Но девочка как будто догадывалась и не смела поднять глаза, когда, склонившись в три погибели, он ставил перед ней миску риса.

Потому что в домике для слуг джонгос был совсем другим человеком.

Когда на следующий день Кристиен встречала его на кухне, представить себе не могла, что он может ей поклониться или позволить отчитать себя.

Поэтому в трапезной Кристиен и боялась взглянуть ему в лицо.

Но чаще после вечерни сестры отпускали ее ужинать со слугами, и она возвращалась в пристройку в своем платье. Так Кристиен и металась, пересекая границу то в одном, то в другом направлении, с любопытством, хотя, казалось, без особой охоты. Возможно, все случилось бы иначе, будь у нее в пристройке близкий человек. Но туземцы, особенно женщины, не задерживались у сестер подолгу, а детей забирали с собой.

Вероятно, поначалу кого-то Кристиен любила больше других. Но потом эта женщина ушла, и на ее месте оказалась другая. Незаменимой оставалась только повариха, но она была старой и рассеянной. Когда-то давно она явилась в город издалека, сменила немало мест и родила троих детей от одного голландского господина. Он увез их с собой, и теперь они жили далеко за морем.

Теперь повариха ждала только смерти. Девочку по имени Кристиен она не любила, потому что чувствовала ее неискренность. С тех пор как сестры стали забирать ее к себе, все еще больше усложнилось. Возвращаясь от них, девочка стала заискивать перед туземцами, словно вымаливала внимание к себе. Однако те не спешили поддаваться жалости.

Отныне Кристиен не было места в их кругу, и ее это возмущало. Кто бы мог подумать, что столько эмоций дремлет в ее неуклюжем теле. А сколько притворства! Ведь новое окружение нравилось ей гораздо больше, чем прежнее, но как она притворялась!

С годами становилось только хуже. Девочка словно теряла форму, как тростник, который слишком долго вымачивали в воде, и постоянно нервничала. В разговорах со слугами она всячески принижала белых сестер и тем не менее снова стремилась в их общество. Повариха острее других чувствовала лживость этого ребенка и поэтому, завидев Кристиен во дворе, отводила свои слабые старческие глаза куда-нибудь в сторону реки.

Тогда еще жила память о величии Ост-Индской компании, это потом настали другие времена. Но поток кораблей из Европы не иссякал.

Они покачивались на смарагдовых водах Яванского моря в ожидании ценных грузов – кофе, сахара, табака, копры и масла. Джунгли вырубали под плантации, страна покрылась сетью железных дорог. Из-за моря прибывало все больше молодых белых мужчин. Одни из них оставались в конторах больших торговых домов в Сурабае, другие отправлялись на сахарные и кофейные плантации.

В Гааге и Амстердаме склады полнились поставками из тропиков. Одновременно росла колониальная армия. Теперь ее части стояли не только на Яве и Суматре, но и в джунглях Борнео и на затерянных за ним островах. В Сурабаю прибывали естествоиспытатели, чтобы изучать орхидеи или искать ценные минералы, инженеры – возводить мосты, музыканты – играть симфонии. В городе появились мощеные улицы, аллеи и роскошные площади, открывались клубы, концертные залы, кинотеатры.

Деревянные ворота местных домов украшали резьбой. Женщины носили роскошные туалеты. Прошло немного времени – и Ява стала законодательницей моды, распространившейся до самой Европы. Потому что ткани из сокровищниц яванских князей поражали воображение изяществом рисунка, а ювелирные изделия – утонченностью форм.

Однако стремительное развитие колонии почти не отразилось на жизни девочки по имени Кристиен.

Со временем все-таки нашелся человек, с которым Кристиен сблизилась.

Это была Тинеке, юная урсулинка из крестьянской семьи. Что она собой представляла?

Однажды я стояла на мосту через Золотую реку, куда стекает весь навоз с окрестных полей. В тот день жилища под мостом оказались затопленными. Волны уносили тряпье и прочую плавучую рухлядь, спасавшие свой скарб туземцы кашляли. Я увидела на берегу голландскую девушку с фотоаппаратом, у которой, очевидно, не хватило сил снять все это на пленку. Она повернулась и пошла прочь. Неподалеку ее ждал мужчина в автомобиле.

Тогда я подумала, что Тинеке, должно быть, выглядела так же, как эта девушка: круглые румяные щеки, надо лбом – легкий пушок, волосы заплетены в толстую косу.

Эта совсем юная девушка с бледной, почти прозрачной кожей выросла в одной из деревушек, что разбросаны по нидерландскому польдеру, и отправилась в далекую тропическую страну, чтобы нести ее жителям Благую весть. Однако на Яве ее охватила тоска по дому. Во сне ей виделся мягкий закатный свет над Северным морем и лица родных, прежде всего матери. Вставая утром, Тинеке не знала, как ей пережить очередной день.