— А почему бы и нет, Александр Иванович? — невозмутимо ответил Мендельзон, дождавшись тишины. — Пока оценка физических размеров Шара оставалась в пределах сотен километров, это было проблематично. А теперь… что такое двести километров до ущелья в сравнении с измеренными вами в Шаре тысячами!
На это и Корнев не нашел, что ответить.
III
Поздним вечером того же дня двое — Валерьян Вениаминович и его саратовский знакомец Варфоломей Дормидонтович Любарский, доцент кафедры астрофизики СГУ и делегат закончившейся конференции, — баловались на квартире Пеца чайком. Баловались всласть, по-волжски. На столе высился никелированный самовар, стояли чайники с разными заварками: хошь цейлонский, хошь индийский, хошь грузинский «Экстра» Батумской фабрики, хошь китайский зеленый… блюда с приготовленными Юлией Алексеевной закусками: бутерброды с кетой, с острым сыром, с икрой, пирожки, булочки; банки с вареньем (малиновое, смородиновое, вишневое, ежевичное — все изготовления опять-таки Юлии Алексеевны). Словом, шло не чаепитие, а чаевный загул. Склонность почаевничать возникла у Валерьяна Вениаминовича в Средней Азии, укрепилась в Саратове. Она же — помимо сходства научных интересов и житейских взглядов — сблизила его с доцентом Любарским.
Сейчас они сидели друг напротив друга: Пец в теннисной сетке, сквозь крупные ячейки которой на груди выбивались седые волосы, Варфоломей Дормидонтович в пижамной куртке — блаженствовали. Хозяйка, наготовив им всего впрок, ушла в свою комнату читать. Пили, как подобает любителям, не из стаканов, а из пиал хорошей вместимости. Лица у обоих были розовые. Любарский был лет на десять моложе Пеца, но жизнь его тоже изрядно укатала, наградив и обширной лысиной, и обилием морщин — резких и преимущественно вертикальных — на удлиненном лице, и вставными зубами.
— Ну, Валерьян Вениаминович дорогой, — размягченно говорил доцент, — сражен, пленен и очарован. Я и, когда ехал, ожидал необычного, но действительность, как говорится, все превзошла: полный триумф идеи вашей. Просто блистательный триумф!
— Триумф-то триумф, — Пец поставил чашку под самовар, — да только идеи ли? А если б не Шар — как обернулось бы с идеей, с теорией? Вы же помните, как ее принимали?
— Ну как же, как же! — Варфоломей Дормидонтович осанисто выпрямил спину, изменил выражение лица, пророкотал авторитетным баском: — Ваша теория, Валерьян Вениаминович, отстоит от нужд современной физики гораздо дальше, нежели общая теория относительности от нужд практической механики.
— Шокин Иван Иванович, — с удовольствием узнал Пец. — Как он там?
— Кланяться велел, кафедру вашу занимает… А это? — Любарский снова преобразился и заговорил манерно, высоким голосом: — «Ваш закон сохранения материи-действия, Валерьян Вениаминович, возможно и фундаментален, но он куда более фундаментален, чем это необходимо естественным наукам…»
— Анна Пантелеевна с кафедры философии.
— Она нынче в Москве… Да что таить, Валерьян Вениаминович, я и сам тогда очень косвенно смотрел на вашу теорию. Особенно это электрическое поле смущало меня — от знаменателя.
Астрофизик подвинул свою пиалу к самовару, наполнил кипятком, посмотрел на чайники: «Ахну-ка я теперь зелененького!» — долил заварки погуще.
— С вами чаевничать, Варфоломей Дормидонтович, — сказал Пец, сочиняя себе смесь цейлонского с грузинским, — сплошная радость сердца. Кто нынче так скажет: ахну-ка я чайку! Как говаривал незабвенный Паниковский: «Таких людей уже нет и скоро совсем не будет».
— Ну почему? — возразил доцент. — Сейчас в ходу и более энергичные глаголы. Например, дербалызнуть.
— Так то не про чай. Кстати, если желаете…
— Нет, что вы, кто же смешивает то и другое! Некоторое время благодушествовали молча.
— По обычным меркам мне действительно надо быть глубоко довольным, — задумчиво сказал Пец. — Еще бы: в половине докладов и сообщений поминали если не теорию Пеца, то полевое соотношение Пеца, то его закон сохранения, то уравнения преобразования пространства-времени.
— Не в половине, почти во всех.
— Вот видите. Признание есть. А удовлетворенности нет. Не понимаем мы здесь, Варфоломей Дормидонтович, ужасно много. И главное, по мере освоения Шара, углубления в него башней, вертолетами, аэростатами — понимание наше не растет. Боюсь, что оно даже уменьшается — из-за того, что обжились в НПВ, утратили чувство новизны, чувство проблемы. Не по себе, знаете, от этого становится… Решаем мы «проблемы», как же: сооружение вон какое выгнали на полкилометра, ускоренные испытания на надежность и сроки службы проводим с большой выгодой, асфальтовые дорожки в зоне накатали, вахтеров поставили, инструкции по технике безопасности при работе в НПВ сочинили… да мало ли! И необходимые термины появились: «уровни», «коэффициенты неоднородности», «краевые искажения» — что хотите. Словом, освоились, можем что-то делать в Шаре — и возникает иллюзия понятности того, что просто стало привычным.
— Так нам кажется понятным земное тяготение, — кивнул доцент.
— Вот именно. И эта конференция… — разгоряченный Валерьян Вениаминович отставил чашку. — Знаете, по-моему, основным итогом ее окажется то, что наше непонимание Шара, не уменьшившись, приобретет черты строгой науки.
— Ну уж!.. — поднял брови Любарский.
— Да-да. Даже многих наук… — Пец встал, подошел к рабочему столу, раскрыл папку с материалами конференции, нашел программу. Любарский тоже подошел с пиалой в руке. — Вот, пожалуйста: Тетросян, доктор наук из Еревана, «Обобщение основных принципов теормеханики на случай НПВ». Вот Зискинд и Будылев, наши архитекторы, «Методы расчета и проектирования статично напряженных конструкций в НПВ», вот Сидоров и Петровский, тоже наши: «Специфика конструирования механизмов, работающих в НПВ»… Это уже обобщения сопромата для неоднородного мира. Тут есть и обобщения электродинамики, теории излучений, даже квантовой механики…
— Я, кстати, тоже подумывал выступить с обобщением, — сказал Любарский. «Обобщение астрофизических наблюдений на случай НПВ», чем не тема! Ведь все наблюдаемое мы сейчас интерпретируем для однородной Вселенной. На какие только ухищрения не пускаемся, чтобы втиснуть все в привычную однородность! Заметили «красное смещение» — это непременно эффект Допплера от удаления звезд и Галактик. А у вас тут и красное, и фиолетовое — без всяких разбеганий и сближений. Знаем, что в ускорителях можно разгонять заряженные частицы — и быстрые космические частицы объясняем циклотронным эффектом. За уши притягиваем… Нет, правда: куда более естественной станет картина мира, если предположить в ней области НПВ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});