Появления этого гостя она не ожидала. Даже представить не могла, что он придет.
– Так мы можем поговорить? – Вэнс не понял, по чему она напряглась, замерла и отвернулась от него.
– Не сейчас.
– Когда?
– Завтра. Я позвоню тебе.
– Во сколько?
– В восемь. Вечера. А теперь, прошу тебя…
– Ясно. Я, как всегда, не вовремя.
Вэнс резко повернулся и направился к выходу, злой и обиженный, но она уже забыла о нем.
Фэри пошла вперед, от макушки до острых носков туфель излучая очарование, гостеприимство и сексуальность. Улыбаясь.
– Нахттотер Миклош! – Несмотря на предательский трепет в горле, голос звучал как надо: глубоко, певуче, обворожительно. – Какое удовольствие видеть вас здесь.
Тхорнисх усмехнулся. Оценил неприкрытую лесть, а также ее тело, плотно обтянутое шелком вечернего платья. Нагло осмотрел с ног до головы.
– Желаете посмотреть выставку? Я покажу работы, которые могут вас заинтересовать. – Он прищурил свои белесые, как будто выцветшие глаза, – А ты знаешь, что может меня заинтересовать? – У него был странный голос. Молодой, чистый, и в то же время в нем проскальзывали хрипловатые низкие ноты.
Двуличный. Лживый. Опасный. Но, как и все, активно реагирующий на ее фэриартосскую привлекательность.
– Могу предположить. – Паула улыбнулась и непринужденным, естественным движением взяла тхорнисха под руку, мягко направляя в нужную сторону.
Он снова скривился в усмешке, но позволил вести себя. Видимо, у Миклоша сегодня было хорошее настроение. Йохан брел сзади, презрительно громким сопением выражая свое отношение к окружающим.
Влад тоже заметил нового посетителя, заинтересовался, хотел подойти. Паула едва заметно, но выразительно отрицательно качнула головой. Он понял, остался стоять на прежнем месте, удивленно глядя ей вслед. Объяснить ему, что господин Бальза весьма пренебрежительно относится к смертным, было бы очень трудно.
Идти рядом с тхорнисхом, чувствовать его прикосновения и желания, оказалось омерзительно. Черная, гнилая вода, под которой на дне рассыпано битое стекло. И она ступает по нему, улыбаясь, плавно покачивая бедрами, сохраняя спокойствие.
Паула знала, что Миклош предпочитает голубоглазых блондинок, а она брюнетка, с темными, почти черными глазами. Итальянка в прошлой жизни. Но его заинтересованный взгляд время от времени ощупывал ее. Когда любишь кровь третьей группы, это не значит, что рано или поздно не захочется попробовать вторую.
– Прошу вас – Она сделала приглашающий жест в сторону зала, где были выставлены работы, посвященные войне и прочим социальным катастрофам.
Снимки были черно-белыми. И от этого еще более выразительными. Мертвые пустые дома с выбитыми стеклами, груды щебня, следы от гусениц танков. Мужчины в пыльном камуфляже с равнодушными лицами, заросшие до самых глаз черными бородами, с автоматами в опущенных руках на фоне белого восточного дворца. Молодой солдат, одной рукой прижимающий к себе тяжелую снайперскую винтовку, а в другой держащий металлическую кружку с кипятком. Вбитые в грязь поломанные детские игрушки. Стол в комнате с разрушенной стеной и следами пуль на потолке. Крупно – лицо мертвого человека и разбросанные вокруг него гильзы. Маленькие черные точки – заходящие на атаку боевые вертолеты над селом. Пролетающий на большой скорости бронетранспортер с облепившими его солдатами десанта. Беженцы, везущие на тележке уцелевшие вещи. Плачущая старуха. Горящий завод. Разбитый танк с оторванной башней и обгоревшими трупами экипажа. Засевший в обломках здания гранатометчик в чалме.
Паула убрала ладонь со сгиба руки Миклоша, отошла в строну, чтобы не раздражать своим присутствием и не видеть кровавые подробности на снимках. Йохан встал в противоположном конце зала, привалился спиной к стене. Его не интересовала выставка. Он зорко посматривал на своего господина. Как будто ожидал, что кто-нибудь решится причинить ему вред.
Сам нахттотер медленно переходил от одной фотографии к другой, рассматривал их с явным удовольствием, задерживался у особенно понравившихся. Со стороны он был похож на интеллигентного, симпатичного молодого человека, интересующегося современным искусством и не пропускающего ни одной новинки в культурной жизни города. Безобидный, утонченный театрал. Но первое впечатление рассеивалось, стоило посмотреть ему в глаза. Убийца и садист, жестокий выродок. Паула спокойно и доброжелательно улыбнулась, когда он мельком глянул на нее. И, повинуясь резкому кивку, подошла.
– Неплохо, – сделал вывод Миклош. – Вот это.
Маленькая девочка в драном платье, грязная, растрепанная сидела рядом с развалинами, держа в руках такую же грязную куклу, и смотрела в объектив огромными, печальными, мудрыми глазами. Вокруг метались люди, спасатели выносили из завала раненого, рыдали родственники, шепчущейся кучкой стояли любопытные. Над местом катастрофы оседало облако пыли, вился дым. А ребенок продолжал смотреть на мир с недетским выражением смирения и спокойствия, прижимая к груди резиновую куклу.
– Это напоминает… – Тхорнисх повернулся к Пауле, глядя как будто сквозь нее остановившимся взглядом. – Помнишь материалы с Нюрнбергского процесса? Фото графия девушки из концлагеря. Она среди других заключенных ждет похода в газовую камеру. Все уже раздеты, и она обнаженная сидит на переднем плане, прикрывая грудь рукой. У нее такие же покорные, печальные глаза.
Мадонна двадцатого века. А это, – кивнул на фотографию, – Мадонна двадцать первого.
Паула почувствовала, как перехватило горло. Она не ожидала такой реакции от Миклоша Тхорнисха.
– Ваши слова было бы лестно услышать автору. Это высокая оценка.
– Нет. Фотограф всего лишь снял то, что увидел. Но не он был режиссером, не он вызвал боль в глазах ребенка.
Он не создатель катастрофы.
Теперь тхорнисх в упор смотрел на нее, пристально, внимательно и не как на игрушку, с которой приятно позабавиться. Ему хотелось поговорить, поделиться впечатлениями.
– Но он увидел, нахттотер. Не многие умеют видеть именно те мгновения, которые становятся картинами эпохи. Такими, как Джоконда Леонардо. На полотне не просто женщина. В ее глазах отражение века. Медленного, размеренного.
Он усмехнулся:
– С кем, как ни с фэри, говорить об искусстве. Шестнадцатый век был не менее кровав и жесток, чем другие.
Это время войн. Италия превратилась в поле нескончаемой битвы, в Спире происходило восстание за восстанием, алжирские корсары наводили ужас на испанцев и все Средиземноморье. Европа была одним большим костром. Конкистадоры огнем и мечом крестили инков, за Новый Свет шла грызня, а религиозные войны по ставили Францию на колени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});