Читать интересную книгу Мова - Виктор Мартинович

Убить человека не страшно, если он не человек. Барыги – не люди. Даже если глазки у них голубые.

Я вошел в комнату, осмотрел себя. Как ни странно, на руках и брюках не было ни капли крови. На столике рядом с включенным сетевизором стоял рюкзак – видавший виды, но фирменный North Pole. По ящику шло шоу «Веселые коты». Какое-то время я смотрел на то, как они прыгают и кувыркаются, и мне вдруг стало смешно. Хорошее шоу, и почему я его раньше не смотрел?

Расстегнул рюкзак. В нем оказалась книга, цвет обложки – черный, год издания – 1989, перевод на мову «Сонетов» Шекспира с вступлением и послесловием, написанными тоже на мове. Необычно тяжелая, будто это не книжка, а пистолет. Желтые страницы со странным ароматом. Так пахнет листва. Пожухлая листва, гниющая в октябрьском парке под плачущими небесами.

Там же, в рюкзаке, я нашел незапароленный электронный кошелек с пятьюдесятью тысячами новых юаней. Без пин-кода и индикатора сетчатки – все security-функции у него были отключены. Дрыщ действительно был полным дебилом – носить с собой такие суммы в городе, где убивают за двадцатку.

Забрал кошелек и книгу, прихватил также прошлогодний Esquire – дома полистаю — и пошел на выход. У дверей лежало это – и мне пришлось аккуратно переступить. У входа была лужица, натекшая из арбуза. Я посмотрел на голую ступню. Вернулся на два шага. Взял тапок и набросил на пятку – так выглядело аккуратнее. Несмотря на то, что вокруг царила не то весна, не то зима, я настойчиво ощущал запах пожелтевшей листвы, которая гниет в октябрьском парке под плачущими небесами.

Меня взяли на следующий день, и то – только потому, что Сергей Писецкий в своем «Полном писце» слишком язвительно издевался над следственными органами, которые даже джанки, затаривающихся у покойника, не проверили. Короче, меня взяли, вместе со съемочной группой съездили на квартиру, заставляли меня по ней расхаживать, замеряли следы, которые я оставлял. Потом принесли извинения и снова отпустили. В вечернем выпуске, перед «Веселыми котами», которых я сейчас регулярно смотрю, сообщили, что убийца действовал очень осторожно и смыл все следы – даже те (это было подчеркнуто особо!), которые оставили на двери его ботинки.

Я смеялся, когда это смотрел.

Я понял следователя Язэпа Лесика правильно.

Основной версией убийства по сетевизору, а значит, и всем обществом (включая следствие), было признано «сведение счетов между разными кланами наркоторговцев». Все перешептывались о триадах, потому что убить человека и не оставить следов может только профессионал. Через месяц дело закрыли, потому что было доказано, что наркодилер покончил жизнь самоубийством (мне как пытливому телезрителю осталось непонятным, кто же тогда «замывал следы»). В итоге все выглядело так, будто триады дали на лапу Следственному комитету, чтобы тот закрыл глаза на реальные обстоятельства дела, и тот действительно закрыл, наплевав на подколки Писецкого и глобальное общественное сомнение. Что ж, эта путаница мне полностью на руку.

Что касается перспектив, то они таковы: у меня есть 50 тысяч, а этого хватит на обеспеченную и респектабельную торч-старость. Я буду употреблять по странице книги раз в три дня, потому что эффект – очень сильный. Я буду проглатывать сонет, а потом вырывать страницу и торжественно предавать ее огню. Потому что, опять же, я правильно понял Язэпа Лесика. Меня не будут трогать, пока я не попробую перепродать употребленные сонеты, переходя таким образом из статуса потребителя в статус дилера. Потом я перееду в Варшаву, где жилье дешевле, а стафф доступнее. Я буду потреблять, а вы будете завидовать мне. Что сказать вам на прощание, господа? Ну вот вам, покайфуйте:

«З адной калыскі шчасце і няшчасце,

Ды ў іх няма аднолькавых дарог:

Ці можа кветкай у вянок папасці,

Ці пустазельнай былкаю ў быльнёг...» [42].

Барыга

Я подошел к двери, навесил цепочку, приоткрыл. Там стоял один из тех многочисленных пидорасов, которые считают, что мова – святая и вечная – игрушка для забавы, средство для стимулирования каких-то там наркоманских глюков. Я часто с ними контактировал, пока не встретил нормальных людей и не понял, как дела обстоят на самом деле. Я даже торговал наркотиками, как тут и было сказано. И вот, пришел этот пидорас, тень из прошлого.

Я ему говорю: «Канай отсюда, падла! Не буду я тебе продавать нашу мову, святую и вечную!» А он тогда мою голову зажал между дверью и косяком, долбанул так, что я почувствовал, как сломался мой череп и как вытекают мозги. После этого я увидел свет и ощутил, как меня окружает великолепие и благодать небытия, и я превратился в горсть слов, найдя в мове, святой и вечной, свое последнее пристанище и свою Валгаллу. И с той поры витаю над миром живых, вижу каждого, кто произносит слова, и сам являюсь тем, что произносится.

Как вы понимаете, последние абзацы этого текста дописал я, Сварог, потому что брат Сережа написать о том, как его убивали, уже не может. Думаю, все примерно так и было – приперся этот наркот, захотелось ему «кайфа», вот и убил. В квартире у Сережи мы нашли выпотрошенный рюкзак, в котором он когда-то перевозил мову через границу. На рюкзаке остался след от крючка, которым бестолковый сорок девятый из особой гвардии Мастера благовоний пытался «отловить» сокровище. Еще в нем остался этот то ли дневник, то ли блог, то ли жизнеописание.

Жизнеописание это я, Сварог, решил перевести на белорусскую мову. Потому что написано оно было по-русски. Сережа же мовы почти не знал, так, учился помаленьку. Разговаривал смешно, с ошибками. И все же брат Сережа заслуживает того, чтобы занять достойное место в мове и вечности. С текстом этим немного поработал редактор, потому что я не стилист, я – солдат. Редактор, как он мне сказал, исправил «время глаголов», потому что дневник был написан не в прошлом времени, а литература почему-то требует, чтобы писалось «в прошлом времени» — я в этом ничего не соображаю. Я вам бы лучше про сборку и разборку калаша рассказал бы.

Что касается наших поисков, то книга Дубовки исчезла навсегда в надежных, защищенных турелями и броней, хранилищах Госнаркоконтроля. Догадаться, что Сережа держал ее в рюкзаке, нам помогло предложение из последнего написанного им абзаца: «В отчаянии я расстегнул застежку-молнию и достал из моего надежного тайника книгу». Он был хорошим человеком с невинным лицом, поэтому мог спокойно носить с собой хоть двадцать килограммов урана – никто никогда бы не подумал, что такой парень может быть замешан в криминале и контрабанде. Он был хороший человек, Сережа. Действительно хороший. Но то, что он там написал обо мне, я частично исправил, дополнив другими прилагательными. Потому что я у него получился, не знаю, какой-то… Сентиментальный, что ли. Я не такой по жизни. Я крутой и брутальный, как зубр или медведь. А так пацаны засмеяли бы. Ну, вы видели текст. Хотя, откуда вы видели, вы же читаете уже исправленную версию.

Мое понимание вечности Сережа при пересказе вывернул наизнанку, но эти фрагменты я не трогал, просто переводил. Пускай для истории останется так. Мое останется со мной.

К сожалению, Сережа не оставил детального описания своих отношений с клиентами, которым продавал мову. И поэтому понять, кто точно его убил, сложно. Результаты внутреннего расследования дела об убийстве Следственный комитет почему-то засекретил. Что, кстати, странно, но вокруг вообще происходит очень много странного. Наши хакеры к тайне этого убийства не пробились. Но мы как-то все вместе, одновременно, подумали на одного жирного оплывшего типа, которого показали по телевидению. Он участвовал в «следственном эксперименте», рассекал по квартире убитого, поблескивал маленькими наглыми глазенками и ухмылялся. Я в том смысле, что подозреваемых было много. И в «Криминальной хронике» на YouTube показали три или четыре следственных эксперимента с несколькими потенциальными убийцами. Но подумали мы именно на этого. Слишком, козлина, в себе был уверен – скорее всего, получил благодарность и крышу от наших врагов за то, что на книгу помог выйти.

Противная рожа, кожа цвета хлебного мякиша, губы жирные. И еще на морде выражение такое, будто все на свете – говно, а он – роза среди навоза. При этом весит, наверное, килограмм сто двадцать. И что интересно, мудило этот с хорошим образованием. Странно, что сторчался до полной утраты человеческого облика. Мы сначала думали его грохнуть – просто для профилактики, узнали даже, что живет на площади Мертвых, даже уже исполнителя вызвали, но потом завертелись как-то, дел других много, как-то не до него. Но я считаю, было бы правильно такого мочкануть, даже если он и не виноват в Сережиной смерти – просто за мерзкую заточку на хлебальнике.

Кстати, на этого жирного урода, кажется, подумала вся Беларусь. Вообще люди же всегда все понимают, не надо их быдлом считать.

На похоронах Моя Любимая очень плакала. Я понимаю, почему – те три варианта слова, которые нашел Сережа, он забрал с собой на тот свет. Никто и никогда больше не узнает о том самом особом обозначении чувств мужчины к женщине, кроме «кахання» и «любові». А может, и не нужно это – мне достаточно «кахання». И Мастеру благовоний – тоже. Вот бы еще вторую Элоизу, чтобы этот желтокожий у меня под ногами не путался. Балетмейстер, кстати, пришел на Сережины похороны. Хотя по жизни терпеть Сережу не мог и даже хотел сам его придушить, когда он то слово вспомнит. А я с самого начала не мог такой кровожадности понять. Ну задохлик — он и есть задохлик. Женщинам нравятся сильные, жилистые мужчины. Богатыри. Медведи. Зубры. Самцы, от которых будет хорошее и здоровое потомство. Моя Любимая все еще колеблется, все еще отклоняет мое предложение – она же католичка, ей нужны все эти ангельские атрибутики – брак, венчание, без этого – никуда, потому что «грех», «позор». Даже целовать себя не дает.