Закованный в железы, больше месяца томился в темнице Василий. Пройденная жизнь казалась ему тяжёлым ненужным сном, от которого не только не страшно, но радостно пробудиться в чёрное небытие.
Лишь воспоминания об Ивашке вызывали в нём жестокие страдания и жажду жизни.
«Грянуть бы в Дикое поле да вырвать сироту из неволи!» — вспыхивало вдруг жгучим огнём в мозгу и заливало всё существо негодованием.
Ещё вспоминались в иные минуты мастерская в Кремле, груды незаконченных чертежей, наброски особного двора, который хотел он поставить для Иоанна, и долгие беседы с учителем-немцем.
Но всё это казалось таким далёким, что походило скорее на сон, чем на явь, и потому не вызывало ни радости, ни тоски.
За Выводковым пришли неожиданно среди ночи.
«Пытать», — сообразил узник и зло ощерился на дозорного.
Вдруг багряный свет факела озарил вынырнувшего из мрака Ондреича.
— Воля, Василий!
Розмысл обмер от неожиданности, но тут же с горечью поглядел на подьячего.
— И ты измываешься! Аль и впрямь не бывает другов у человека?
Ондреич не ответил и спрятался за спину дозорного. Узника привели к окольничему и там объявили:
— Царь прознал от подьячего Ондреича, что князь-бояре окстили времена нынешние царством антихриста. А и зело возвеселился преславный царь, егда прознал, како взыграло сердце твоё лютым гневом противу тех господарей. И пожаловал тебя государь волею да царским челомканьем.
Окольничий откашлялся, вытер насухо рукавом губы и троекратно облобызал Василия.
— А и наказал тебе, Василий Григорьевич (он особенно подчеркнул «вич»), преславной государь со всеми тако творить, кои возмутятся дням новым!
И с низким поклоном:
— А ещё волит царь спослать тебя к тому князь-боярину Горенскому опрос чинить нелицеприятный.
С первыми лучами солнца Выводков поскакал в вотчину Горенского.
Князь заперся в хоромах и не допустил к себе розмысла.
Стрельцы осадили усадьбу.
— Не пустишь — зелейную казну подведу под хоромины, — пригрозил Василий через тиуна.
Горенский выслал розмыслу пёсью голову и метлу.
— Слыхивали мы: тем жалованьем пожаловал царь псов кромешных своих, а и господарь мой тебе, псу, тое же жалованье пожаловал, — поклонился в пояс тиун.
Пушкари поскакали за зелейной казной.
Когда подкоп был готов, розмысл в последний раз предложил осаждённому сдаться. Не дождавшись ответа, он разогнал из усадьбы холопей и взорвал хоромы.
Запыхавшийся тиун нашёл Василия в ближайшей деревеньке и раболепно упал ему в ноги.
— Сбег! Подземельем ушёл князь-боярин!
Стрельцы и ратники обложили лес.
Горенского нашли в яме под кучей листьев и хвороста.
— А не пожалуешь ли ответ держать по опросу? — помахал розмысл плетью перед перекошенным лицом пойманного.
— Не ответчики бояре перед псами смердящими!
Прежде чем Василий успел что-либо сообразить, один из отряда полоснул князя ножом по горлу.
В тот же день отряд двинулся в путь, на Москву. Впереди поскакал гонец с докладом царю о суде над Горенским.
Не доезжая Мурома, Выводкова встретил дьяк Висковатый.
— Поклон тебе от всех опришных людей. — И, поклонившись, торжественно поднял руку. — А учинити у себя государю в опришнине едину тысящу детей боярских, дворян, дворовых и городовых, лутших слуг, и поместья им подавал в тех городах, которые города поймал в опришнину, не далее како на семьдесят вёрст от Москвы. А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел из тех городов вывезти и подавати им землю в иных городах. А теми же милостями, что и тыщу человек, наградил ещё царь двадцать восемь бояр да колико окольничих. А вкупе тех опришных людей — одна тыща семьдесят восемь.
Он передохнул и, подражая возгласу архидиаконскому, провозгласил:
— А в тех списках опришных записано моею дланью: и розмысл царя Иоанна Васильевича — Василий Григорьевич, дворянин московской, Выводков!
Ондреич исподлобья поглядывал на друга и смахивал рукавом набегавшие на глаза умильные слёзы.
— Дозволь и мне облобызать тебя, друг, — принял он в свои объятия Выводкова, едва замолчал дьяк.
Растроганный розмысл горячо поцеловал Ондреича.
— Не ты бы, клевали б ныне меня лихие вороны. Друг ты мне до скончания живота.
Висковатый вскочил на коня.
— Яз на Москву, а ты, Григорьевич, с сим пушкарём путь держи на усадьбу свою. А пир отпируешь, обрядись по чину опришному и жалуй к царю. Тако волит преславной!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Собрав своих холопей, Василий разделил всю землю по душам и ускакал на Москву. Людишки повесили головы.
— Замыслил господарь потеху нам на погибель. Не миновать лиху быть!
Однако они принялись усердно за полевые работы.
С первых же дней их поразило то, что спекулатари не только не дерутся, но и не бранятся. Такое отношение людей, приставляемых исключительно для расправы, повергло их ещё в большее уныние и заставило опасливо насторожиться.
— То неспроста! Ужо придумал розмысл забавушку на нашу кручину!
Временами Выводков наезжал в своё поместье. По привычке деревенька встречала его хлебом-солью и земными поклонами.
Василий возмущался, сам отвешивал поклон за поклоном и не знал, куда девать себя от стыда.
Староста собирал под открытым небом сход и докладывал о работах.
— Не забижают ли людишек спекулатари? — не слушая старосту, допытывался опричник.
Холопи многозначительно переглядывались и падали в ноги.
— Потешился, и будет. Заставь Бога молить, — поведи, како в иных поместьях ведётся!
Ничего не понимающий розмысл начинал сердиться. Староста отгонял грозно толпу и стремился припасть к господаревой руке.
— Измаялись людишки-то, милостивец! Нешто слыхано слыхом, чтоб спекулатари смердов не секли да на дыбы не вздёргивали? Всё сдаётся, не затеял ли ты иного чего, больно ласково примолвляючи споначалу!
Розмысл срывал с головы шапку и истово крестился.
— Перед Богом обетованье даю! Како маненько справитесь да окрепнете, волю дам со землёй и угодьями! — И, точно оправдываясь: — Нешто татарин яз некрещёный, а либо князь-господарь, что веры мне нету? Можно ли мне, рубленнику-бобылю, замышлять противу холопей?
* * *
Прошла страда. Крестьяне сложили хлеб на наделах своих и решительно объявили тиуну:
— Покель не узрим господаря, зерна в клеть не утянем. Краше голодом живот уморить, нежели сдожидаться денно и нощно, каку казнь уготовит нам господарь за тое прокормленье!
Тиун поскакал на Москву. Он застал розмысла на постройке особного двора.
Двор ставили за рекою Неглинкою, на расстоянии пищального выстрела от Кремля, на месте, где до того высились хоромы бояр.
Когда Выводков объявил, что сносит усадьбу, возмущённые вотчинники пошли с челобитной к царю.
Иоанн не принял их и передал через Скуратова:
— Сказывал государь послу в иноземщине и вам тое же сказывает: ставится двор для государева прохладу. А волен царь: где похощет дворы и хоромины ставить, тут ставит. От когося государю отделивати?
Василий возводил особный двор по плану, составленному ещё у Замятни и исправленному с помощью Генриха.
Толкавшиеся у постройки ротозеи вначале благосклонно относились к затеям розмысла, но, когда их ослепили переливающиеся на солнце зеркальные глаза львов, они в страхе побежали к митрополичьим покоям.
— Стрелы сатанинские мечет тот выдумщик! Защити крестом нас, многомилостивый владыко.
Филипп вышел к народу и благословил его.
— Дал яз, чада мои, обетованье царю не вступаться в опришнину. Како творят, тако смиренно претерпевайте.
И, не сдерживаясь:
— Бог зрит неправду и всем воздаст по делом.
Он торопливо ушёл, чтобы не сказать большего. Его натура возмущалась и требовала открытого обличения царёвых дел. Но до поры до времени митрополит терпел, втайне оплакивая своих братьев по высокому роду, бояр, и проклинал ненавистных опричников.
Зеваки, ограждённые от скверны митрополичьим крестом, продолжали ходить вокруг особного двора и исподтишка поглядывать на розмыслово умельство.
Один из львов, с раздавшейся пастью и свирепым взглядом, по плану Выводкова был поставлен лицом к земщине, а другой, умильно сморщившись, глядел на двор. Чёрный орёл с распростёртыми крыльями, укреплённый между львами, казалось, готов был сорваться с жерди и ринуться в смертный бой с земщиной.
Для доступа солнца и воздуха на протяжении хором и клети стена была понижена на шесть пядей.
Перед хоромами был поставлен погреб, полный больших кругов воска. Особную площадь царя засыпали в локоть вышины белоснежным песком.