Читать интересную книгу Шум времени - Осип Мандельштам

Надичка, как сейчас у Тарховой? Когда станет дороже? Есть ли куда переехать? Твой вес? Температура?

Надик, если морозы, — сильно, сильно топи. — Не жалей денег. Топи ежедневно. Турушку [температуру] пиши за все дни. Самое главное телеграфируй.

К Н. Я. Мандельштам (7 марта) [1926]

Родная моя, если бы ты знала в какой я тревоге! Уже сутки нет ответа на мою ответную телеграмму. Солнышко мое, я безумно за тебя боюсь и, главное, не знаю, что с тобой. В телеграмме переврали одно слово: «если» значит очевидно «боли». Опять боли? Да, Надик? Как я могу тебе посоветовать, не зная всего? потом я писал спешные: 28-го, 1-го, 3-го, 5-го и сегодня 7-го. Неужели ты не получила. Буду писать каждый день, родная. Я все боюсь, что простое письмо пойдет долго, а к спешному опаздываю: вот и ключ к перебою писем.

Наденька, в городах сейчас эпидемия гриппа ужасная. Слякоть, вред. Куда ты рвешься? Ты и всякая другая на твоем месте заболеет через три дня. Подожди хоть до апреля, если не хочешь весны в Ялте. Не будь сумасшедшенькой. Я тебе писал не жалеть денег. Это не пустые слова: у меня их достаточно. Потрать в марте хоть 400 р. Апрель все равно обеспечен. Не знаю как, но за деньги можно все устроить. Тебе виднее как. Не бросай только Ялту. Если ты останешься надолго, я приеду на апрель. На днях я оборачиваю свое колесо. Беру новые заказы и еду в Москву. Оттуда к тебе. Умоляю, пиши мне подробно о здоровьи. Ты знаешь, голубчик, как писать. За меня беспокоиться нелепо. Я очень поздоровел. Если бы ты знала, каким молодцом я работаю и делаю все, что нужно. Вот няня сама себя похвалила…

Надик я согласен на твой переезд в номер восьмой. Все чепуха, лишь бы мою Някушку не кормили дрянью. Может быть ты откажешься от пансиона и объединишься с Тюфлиными?

Надик родненький, может, я советую глупости, — тебе виднее — но не бросай Ялту в опасное время года.

Нежняночка, слушай свою няню: покупай в городе вкусные завтраки. Плюнь на тарховские штучки. Плати ей хоть даром деньги. Здешний весенний холод безвреден, а у нас и в Киеве — отрава… Слушайся, родная, няню и Цанова. Милая моя, я весь день сегодня сумасшедший — жду телеграмму… Спаси Господи Наденьку мою…

Из стихотворений 1913–1937 гг.

Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель,И правовед опять садится в сани,Широким жестом залахнув шинель.Зимуют пароходы. На припекеЗажглось каюты толстое стекло.Чудовищна, как броненосец в доке,Россия отдыхает тяжело.А над Невой — посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства жесткая порфира,Как власяница грубая, бедна.Тяжка обуза северного сноба —Онегина старинная тоска;На площади сената — вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка…Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход —Чудак Евгений — бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!

1913.

43«Hier stehe ich — ich kann nicht anders»«Здесь я стою — я не могу иначе»,Не просветлеет темная гора —И кряжистого Лютера незрячийВитает дух над куполом Петра.

1913

От легкой жизни мы сошли с ума.С утра вино, а вечером похмелье.Как удержать напрасное веселье,Румянец твой, о пьяная чума?В пожатьи рук мучительный обряд,На улицах ночные поцелуи,Когда речные тяжелеют струи,И фонари как факелы горят.Мы смерти ждем, как сказочного волка,Но я боюсь, что раньше всех умретТот, у кого тревожно-красный ротИ на глаза спадающая челка.

1913, ноябрь.

… Дев полуночных отвагаИ безумных звезд разбег,Да привяжется бродяга,Вымогая на ночлег.Кто, скажите, мне сознаньеВиноградом замутит,Если явь — Петра созданье,Медный Всадник и гранит?Слышу с крепости сигналы,Замечаю, как тепло.Выстрел пушечный в подвалы,Вероятно, донесло.И гораздо глубже бредаВоспаленной головыЗвезды, трезвая беседа,Ветер западный с Невы.

1913. * * *

На страшной высоте блуждающий огонь!Но разве так звезда мерцает?Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —Твой брат, Петрополь, умирает!.На страшной высоте земные сны горят,Зеленая звезда летает,О, если ты звезда, — воды и неба брат, —Твой брат, Петрополь, умирает!Чудовищный корабль на страшной высотеНесется, крылья расправляет…Зеленая звезда, — в прекрасной нищетеТвой брат, Петрополь, умирает.Прозрачная весна над черною НевойСломалась, воск бессмертья тает…О, если ты звезда, — Петрополь, город твой,Твой брат, Петрополь, умирает!

1918. * * *

Когда в теплой ночи замираетЛихорадочный Форум МосквыИ театров широкие зевыВозвращают толпу площадям, —Протекает по улицам пышнымОживленье ночных похорон;Льются мрачно-веселые толпыИз каких-то божественных недр.Это солнце ночное хоронитВозбужденная играми чернь,Возвращаясь с полночного пираПод глухие удары копыт,И как новый встает ГеркуланумСпящий город в сияньи луны,И убогого рынка лачуги,И могучий дорический ствол!

1918.

Сумерки свободы

Прославим, братья, сумерки свободы,Великий сумеречный год!В кипящие ночные водыОпущен грузный лес тенет.Восходишь ты в глухие годы, —О, солнце, судия, народ.Прославим роковое бремя,Которое в слезах народный вождь берет.Прославим власти сумрачное бремя,Ее невыносимый гнет.В ком сердце есть — тот должен слышать, время,Как твой корабль ко дну идет.Мы в легионы боевыеСвязали ласточек — и вотНе видно солнца; вся стихияЩебечет, движется, живет;Сквозь сети — сумерки густые —Не видно солнца, и земля плывет.Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,Скрипучий поворот руля.Земля плывет. Мужайтесь, мужи.Как плугом, океан деля,Мы будем помнить и в летейской стуже,Что десяти небес нам стоила земля.1918 * * *

Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.В черной оспе блаженствуют кольца бульваров…Нет на Москву и ночью угомону,Когда покой бежит из-под копыт…Ты скажешь — где-то там на полигонеДва клоуна засели — Бим и Бом,И в ход пошли гребенки, молоточки,То слышится гармоника губная,То детское молочное пьянино:— До-ре-ми-фаИ соль-фа-ми-ре-до.Бывало, я, как помоложе, выйдуВ проклеенном резиновом пальтоВ широкую разлапицу бульваров,Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,Где арестованный медведь гуляет —Самой природы вечный меньшевик.И пахло до отказу лавровишней…Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен…Я подтяну бутылочную гирькуКухонных крупно скачущих часов.Уж до чего шероховато время,А все-таки люблю за хвост его ловить,Ведь в беге собственном оно не виноватоДа, кажется, чуть-чуть жуликовато…Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!Не хныкать—для того ли разночинцыРассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?Мы умрем как пехотинцы,Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,Выпьем до дна…Из густо отработавших кино,Убитые, как после хлороформа,Выходят толпы — до чего они венозны,И до чего им нужен кислород…Пора вам знать, я тоже современник,Я человек эпохи Москвошвея, —Смотрите, как на мне топорщится пиджак,Как я ступать и говорить умею!Попробуйте меня от века оторвать, —Ручаюсь вам — себе свернете шею!Я говорю с эпохою, но развеДуша у ней пеньковая и развеОна у нас постыдно прижилась,Как сморщенный зверек в тибетском храме:Почешется и в цинковую ванну.— Изобрази еще нам, Марь Иванна.Пусть это оскорбительно — поймите:Есть блуд труда и он у нас в крови.Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,К Рембрандту входит в гости Рафаэль.Он с Моцартом в Москве души не чает —За карий глаз, за воробьиный хмель.И словно пневматическую почтуИль студенец медузы черноморскойПередают с квартиры на квартируКонвейером воздушным сквозняки,Как майские студенты-шелапуты.

Май — 4 июня 1931 * * *

Еще далеко мне до патриарха,Еще на мне полупочтенный возраст,Еще меня ругают за глазаНа языке трамвайных перебранок,В котором нет ни смысла, ни аза:Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь,Но в глубине ничуть не изменяюсь.Когда подумаешь, чем связан с миром,То сам себе не веришь: ерунда!Полночный ключик от чужой квартиры,Да гривенник серебряный в кармане,Да целлулоид фильмы воровской.Я как щенок кидаюсь к телефонуНа каждый истерический звонок.В нем слышно польское: «дзенкую, пане»,Иногородний ласковый упрекИль неисполненное обещанье.Все думаешь, к чему бы приохотитьсяПосереди хлопушек и шутих, —Перекипишь, а там, гляди, останетсяОдна сумятица и безработица:Пожалуйста, прикуривай у них!То усмехнусь, то робко приосанюсьИ с белорукой тростью выхожу;Я слушаю сонаты в переулках,У всех ларьков облизываю губы,Листаю книги в глыбких подворотнях —И не живу, и все таки живу.Я к воробьям пойду и к репортерам,Я к уличным фотографам пойду, —И в пять минут — лопаткой из ведерка —Я получу свое изображеньеПод конусом лиловой шах-горы.А иногда пущусь на побегушкиВ распаренные душные подвалы,Где чистые и честные китайцыХватают палочками шарики из теста,Играют в узкие нарезанные картыИ водку пьют, как ласточки с Ян-дзы.Люблю разъезды скворчащих трамваев,И астраханскую икру асфальта,Накрытую соломенной рогожей,Напоминающей корзинку асти,И страусовы перья арматурыВ начале стройки ленинских домов.Вхожу в вертепы чудные музеев,Где пучатся кащеевы Рембрандты,Достигнув блеска кордованской кожи,Дивлюсь рогатым митрам ТицианаИ Тинторетто пестрому дивлюсьЗа тысячу крикливых попугаев.И до чего хочу я разыграться,Разговориться, выговорить правду,Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,Взять за руку кого-нибудь: будь ласков,Сказать ему: нам по пути с тобой.

Май — 19 сентября 1931 Отрывки уничтоженных стихов

1

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});