тесно.
— Репрессированный предок, — кивнул Поликарпов. — Обида на советскую власть, желание высказаться… Понимаю, о чем вы говорите, Евгений Семенович. Но не боитесь ли вы, что эти двое снова вас подведут?
— А это уже будет от меня зависеть, — твердо сказал я. — Если я откажусь от них просто потому, что они оступились… Тогда грош цена мне как редактору. Я должен дать им хотя бы шанс. А советская власть не должна потерять талантливых журналистов. Они же как дети… Смелые, пытающиеся разобраться во всем, не желающие быть в рамках.
Я вспомнил в этот момент воспитанников Яблокова. Какой пример они получат, если моих журналистов арестуют за альтернативное мнение? Такой, что нельзя идти поперек общепринятых норм? Что нельзя сомневаться, и за это могут наказать? Пусть лучше они увидят разницу между тем самым сомнением и настоящим нарушением закона…
— Евсей Анварович, — продолжил я, решив пойти ва-банк. — Я, конечно, пока не знаю, что решили на Пленуме. Но у меня есть предчувствие, что нам разрешили делать чуть больше не просто так. Вы же помните, мы обсуждали, что андроповский опыт могут начать использовать и в Москве. Так, может, и вправду завтра многое станет дозволено? Не просто же так уже который год говорится про гласность… И мы доказали, что это работает. Что люди не глупые, они способны разобраться, кто прав, а кто нет. Но при этом у них должен быть выбор.
Поликарпов не перебивал меня, он просто смотрел и слушал. И я понял, что шанс действительно есть.
— Вспомните наши опросные бюллетени в газетах. Горожане читали статьи в «Правдорубе» и в наших изданиях, сравнивали подачу. Обсуждали позиции наших обозревателей… Вы же изучали результаты? Видели цифры?
— Конечно, видел, — чекист кивнул. — И понимаю, Евгений Семенович, что вы оказались правы. Давайте так. Я даю Добрынину и Бульбашу испытательный срок. Все равно сейчас некоторое время будет твориться неразбериха после этого Пленума…
— Сколько у нас времени? — я намеренно подчеркнул, что «у нас», а не «у них».
— Две недели, — не думая, ответил Поликарпов. — Полагаю, этого будет достаточно.
— Спасибо, Евсей Анварович, — выдохнул я. — И еще…
— Я вас слушаю.
— Вспомните еще кое-что, о чем мы говорили. Кто-то, кого вы пока не нашли, запустил «Правдоруба» не для борьбы с советской властью. Или не только для этого… Этот человек или эти люди, в общем, они понимают, что рано или поздно гласность станет общегосударственной политикой. Плюс индивидуальная трудовая деятельность, которую должны разрешить. Они хотят на этом зарабатывать.
Поликарпов пристально смотрел на меня, явно что-то обдумывая. А потом все же ответил.
— Удивительный вы человек, Евгений Семенович, — медленно протянул он. — Вы либо чувствуете, что именно должно произойти, либо… знаете.
— Ни то, ни другое, — я покачал головой, понимая, что сейчас буквально прошел по грани. — Я просто умею анализировать. И прогнозировать, исходя из того, что известно.
— Жаль, — почему-то ответил чекист. — Было бы здорово, приди вы к нам из будущего…
Я моментально похолодел.
— Увы, это слишком фантастический сценарий, — закончил Поликарпов. — Куда вас теперь? В редакцию или домой?
— Домой рано, — ответил я, облегченно выдохнув про себя. — Отвезите меня на работу.
Глава 18
В редакции от меня было мало толку. За неполный день произошло столько событий, нелепых и трагических одновременно, что я пребывал в прострации. Для начала я не мог спокойно смотреть на Никиту Добрынина и тем более говорить с ним. Он, по всей видимости, что-то почувствовал и старался меня избегать. Но подойти и спросить прямо — точно не выход. Слушай, Никита, а не ты ли случайно пустил дым в помещении, чтобы я чуть не задохнулся? А то мне тут знакомый чекист рассказал о твоих делах в подпольном журнале… Нет, так делать нельзя, разумеется. Нужно тоньше. А как — из-за сумбура в голове придумать не получалось. Пока.
Вместо этого я все думал и никак не мог понять: чего ему не хватало? Почему он вдруг решил заниматься теневой журналистикой? Талантливый парень, перед которым маячило большое будущее и которому я в числе прочих благоволил, ступил на темную дорожку. Что его привлекло в «Правдорубе»? Ему ведь интересно кино, он пишет потрясающие обзоры. О таком трудно помыслить в районной газете образца конца восьмидесятых. Однако я дал ему эту возможность. Да, его дед по линии матери был репрессирован. И я ведь это учитывал, когда размышлял о его отношениях с отцом Варсонофием, родным дядей, и когда подозревал в применении дымовой шашки. Видимо, что-то я не учел… А еще я, кстати, так и не спросил у Поликарпова, кто же совершил диверсию. Может, он еще и не знает, а может… Это все-таки Никита, и я просто не хотел получить официальное подтверждение?
Теперь Сало и Бульбаш. Тут все на первый взгляд проще. У карельского активиста свои счеты с советской властью, да и со мной, как оказалось, тоже. А Виталий Николаевич — просто несчастный человек, чьи слабости использовал циничный рецидивист Синягин. Вроде бы все стыкуется, но я еще с прошлой жизни не доверяю слишком простым выводам. У бабушки Кандибобер тоже имеются претензии к КПСС и советской стране в целом, однако она никого не травит. Не подбрасывает дымовые шашки в замкнутое помещение. Удивительно, но экоактивистка не побежала в «Правдоруб» или «Молнию»… Кстати, о последней чекист умолчал. Не нашли? Или это все же одна редакция? В будущем некоторые коллеги так делали — одна газета официальная, а вторая «серая», специально под выборы, например. Но здесь этого пока не знают, надо бы еще раз потом поговорить с Поликарповым. Однако вернусь к нашим баранам… То есть проштрафившимся коллегам.
Антон Янович, если судить по моей прошлой жизни, должен был стать ярым националистом и почти экстремистом уже после развала Союза. В поздние девяностые и даже двухтысячные. А тут, получается, мой дискуссионный клуб подтолкнул его к действию? Разбудил спящего? Не хотелось бы этого