но он сказал. И это был последний раз, когда я позволил себе иронию по отношению к нему… да и вообще к любому танцовщику. Не знаю почему, но все они самые простодушные и прямолинейные люди на свете.
Когда он закончил рассказ о тех ощущениях, которые испытывает в конце спектакля, когда из темного зала накатываются волны оваций, наша официантка занялась напитками, а я зачарованно наблюдал за происходящим в зале. Большинство дам проходили быстрой походкой, твердо держа шеи и плечи и соблазнительно покачивая тем, что ниже. К нашей официантке это не относилось, хотя… Хотя она смахивала на Теду Бара, укравшую из банка пару миллионов баксов… в те времена, когда доллар еще был долларом.
— Вот ваша отрава, — выдала она в своей ленивой манере под Мэй Уэст.
— Это — парень, — пояснил мне Луи, глотнул джина, немедленно запил его большим глотком воды и поморщился. — Ну, это несерьезно…
— А чего же вы ожидали, мой милый, амброзии? — Наша официантка выглядела прекрасно… и как же было приятно услышать, как она произнесла слово «амброзия»!
— Просто немного старого доброго джина.
— Хотите еще?
— Только настоящего.
Красавица взглянула на него из-под лениво опущенных век. Даже в здешнем полумраке можно было разглядеть, как накрашены ее глаза.
— Так вы тот самый знаменитый танцор?
— Да, это я, — Луи сверкнул своей ослепительной улыбкой.
— Именно так сказала Мери, когда вы вошли. Но я возразила, сказала, что для танцора вы слишком старый.
«Очко в пользу красавицы», — сказал я себе. Улыбка Луи тотчас погасла.
— Принесите джину, — неожиданно резко потребовал он.
— Я не хотела вас обидеть, — красавица с победной улыбкой неторопливо удалилась, покачиваясь, как цветок на летнем ветру.
— Стерва, — буркнул Луи, настроение у него явно испортилось. Но тут к нам подошли два поклонника, по виду из студентов, — очень молодые и чрезвычайно пьяные.
— Послушайте, ведь вы — Луи Жиро, верно? — спросил один из них, коротко стриженный, невысокий и плотный. Другой был изящным блондином.
— Да, — кивнул Луи, после происшествия с официанткой явно ничего хорошего не ждавший.
— Ну, вот видишь, я говорил? — сказал коротышка своему рослому спутнику.
— Он над тобой смеется, — поморщился блондин.
— Нет, это правда, — я попытался прийти на помощь вконец расстроенному Луи.
— У Жиро правая икра на дюйм толще левой, — сказал блондин.
По блеску в глазах я понял, что он страстный поклонник балета.
— Пожалуйста, покажите нам, — попросил коротышка, — я заключил пари.
Луи, эксгибиционист до мозга костей, задрал брючины, чтобы продемонстрировать свои крепкие ноги, в этом свете отливавшие голубым мрамором. Этого было достаточно, чтобы убедиться, что одна нога толще другой. Юноши касались его тела осторожно, как дети в музее.
— Я победил, — заявил коротышка и оттеснил блондина прочь, хотя удалось это ему не без труда.
— Симпатичные ребята, — улыбнулся Луи, к которому вернулось прежнее настроение. — Похожи на маленьких симпатичных кошечек…
— Мне так не показалось, — буркнул я.
— Опять ты за свое, дружище? Хватит думать о девочках и мальчиках.
— Ничего не могу поделать, Луи. У меня тонкая душа.
— Я многому мог бы тебя научить, — с хитрой улыбкой начал Луи, однако, прежде чем он успел начать первый урок, вернулась наша красавица с новой порцией джина.
— Вам привет от владельцев заведения, мисс Павлова, — надменно бросила она.
— Не пошли бы вы…
— Нельзя так разговаривать с дамой, — оскорбилась красавица, одарив нас прощальной улыбкой Бланш Дюбуа.
Но тут к нам подошел Молли Маллой — тип лет сорока, с тонкими правильными чертами лица, в малиновом вечернем костюме и белокуром парике, как у Джин Харлоу.
— Привет, Луи, давно не виделись, — сказал он хриплым голосом, не совсем женским, но и не мужским. И присел за наш столик, привлекая всеобщее внимание.
— Как поживаешь, Молли? Я был очень занят… никак не мог вырваться.
— Ничего страшного. Это твой новый цыпленок? — спросил Молли, покосившись на меня.
— Да, — улыбнулся Луи. — Симпатичный птенчик, верно?
— Дорогой, тебе всегда достается самое лучшее. И я знаю почему…
Он вульгарно хохотнул, я скромно отвернулся и взглянул в сторону бара, где молодые и пожилые мужчины самого разного облика украдкой тискали друг друга, увлеченные процедурой ухаживания. Наблюдать это было очень забавно.
— Молли, ты все еще даешь все ту же программу?
— Я ничего не меняю вот уже десять лет… Посетители ничего другого не позволят… даже если бы я смог. Расскажи, милый, что происходит? Все эти балерины, убивающие друг друга… Кто это сделал?
— Черт меня побери, если я знаю, — буркнул Луи и сменил тему, как делал это каждый раз в разговоре со мной. А ведь я все время пытался завести речь про убийства, старался расспросить его о некоторых вещах, которые позарез нужно было выяснить, чтобы получить доказательства. Луи отказывался говорить, но я не сдавался. Придется напоить его до потери сознания. Это явно окажется нелегко, но и другого выхода нет: я слышал, что, подвыпив, он становится весьма разговорчивым. Недаром древние говаривали — истина в вине.
— Послушай, милый, это же такая сенсация! Уж можешь мне поверить. И такая реклама! Если это не помогло распродать все билеты, тогда я не Молли Маллой.
Я не мог не спросить себя, в самом ли деле он Молли Маллой.
— Идите сюда, мисс Присс, — строго приказал он нашей официантке, которая подчинилась с видом принцессы, оказывающей одолжение бедняку, или святой Терезы, идущей на муки. — Еще один джин Луи Жиро, еще кока-колу и «том коллинс»… Вы все поняли?
— Я не глухая, — раздраженно буркнула оскорбленная красавица и принесла очередную порцию. Когда Луи прикончил свой третий стаканчик джина, настроение его явно поднялось; он был буквально на пороге откровенности. Я терпеливо выжидал подходящего момента.
К восторгу посвященных, Молли начал свое шоу. Я был в полном недоумении: в нем упоминалось множество людей, о которых я никогда не слышал, а еще пародировались известные актрисы, причем эти шаржи были весьма далеки от оригиналов, да и все остальное было примерно в том же духе. Представление он закончил песенкой о неразделенной любви и исчез под бурные аплодисменты за дверью, находившейся в задней части сцены.
В клубах синего дыма пианист продолжал бренчать, голоса звучали громче, а ухаживание возле стойки становилось все более неприкрытым.
Во время последнего номера Молли Луи взял мою руку и зажал ее, как тисками. Я оставил попытки высвободиться, так как знал, что вечно это продолжаться не будет. Именно так я всегда говорил себе, попадая в трудные ситуации, особенно на войне. К счастью, скоро он устал тискать мои пальцы и отпустил их. Следующие полчаса я сидел,