Читать интересную книгу Мираж - Владимир Рынкевич

Старичок в солдатской шинели забормотал со слезами:

   — Ваше превосходительство, я генерал в отставке ещё с Русско-японской войны. Взял бочонок с виноградом. Он валялся возле вагона...

   — Как вам не стыдно?

   — Хотел в дорогу провиантом запастись.

   — Этого отпустить, остальных — как приказано, — сказал Кутепов и пошёл, не оглядываясь, не слушая воплей приговорённых.

Вернулся он в штабной вагон, исполненный горькими мыслями: очень много в России людей — разрушителей государства. Это не только большевики — это и вот такие грабители-мародёры, это и некоторые тыловые офицеры, торгующие армейским имуществом. Новый командующий армией Врангель в первом же своём приказе заявил: «Ограждая честь и достоинство армии, я беспощадно подавлю тёмные силы, — погромы, грабежи, насилие, произвол и пьянство будут беспощадно караться мною».

«И мною!» — сказал себе Кутепов. Чем больше будет убито, расстреляно, повешено разрушителей государства, тем легче будет восстановить Великую Россию. Надо не ловить случайных грабителей, попавшихся на глаза, а провести большую карательную операцию по очистке города.

Немедленно в штабе был разработан план операции. Основные силы: конвой и охрана генерала. Они делятся на несколько групп, в каждую включается офицер, обладающий правом принимать решения о наказании нарушителей порядка вплоть до смертной казни. Одни группы — на легковых и грузовых автомобилях, другие — верхами. Все группы снабжены официальными приказами Кутепова, подтверждающими их права, верёвками для повешения и табличками «мародёр», которые будут надеваться на грудь казнённым.

Офицеры, назначенные на эту операцию, набились в коридор штабного вагона для краткого напутствия. Среди них оказался штабс-капитан Меженин — после долгих разбирательств ему вернули звание, признав его деятельность у красных полезной Добровольческой армии. Адъютант Кутепова, потерявший свой прежний лоск, усталый, отпустивший бороду, договаривался с офицерами о маршрутах. «Прошу для меня район заводских улиц», — сказал Меженин, пробившись к нему. Адъютант с трудом нашёл на плане города указанный район. Все уже разошлись, только Меженин объяснял адъютанту:

   — Я здесь работал по линии разведки и мне известен человек, выдавший чекистам разведгруппу полковника Двигубского. Бели мы вешаем грабителей, то предатель...

   — Разумеется, — сразу согласился адъютант, у которого впереди было ещё много невыполненных заданий. — Оформите как приговор военно-полевого суда. На всякий случай, дайте мне данные.

   — Заводской переулок, 5, квартира 7.

Начало операции назначили на 5 часов вечера: ещё светло, но тёмные силы уже выходят на чёрные дела.

Офицеры разошлись, адъютант явился в купе генерала за новыми указаниями. Тот разбирал свежую почту и с интересом рассматривал пакет с русским адресом, напечатанным латинским шрифтом: «Таганрог, Ставка Верховного Главнокомандующего ВСЮР, лично в руки капитану Дымникову». Отправитель: «Варшава, польская миссия на переговорах с ВСЮР». Штампы Ставки: «Адресату. Штаб 1-го корпуса».

   — Что это? Наш капитан перешёл на службу к Пилсудскому? — позволил себе пошутить генерал. — Распечатывать, конечно, не буду. Передам лично. Пожалуйста, сейчас же его и найдите, он, наверное, в поезде Скоблина.

Адъютант записал: «Дымников — письмо».

Кутепов продолжал:

   — Сегодня начальник штаба должен представить мне окончательный вариант переформирования корпуса, и мы тотчас отправляем его в Ставку Врангелю. Проверить, подучено ли Скоблиным зимнее обмундирование. Если нет — найти виновных и срочно доложить мне...

Дымникова нашли быстро. Он явился к адъютанту настолько вымоченный дождём, что, казалось, не пришёл, а приплыл.

   — Не подходи близко, — испугался адъютант.— Снимай шинель, а то зальёшь мне все бумаги.

   — Зачем вызвали?

   — Сейчас вспомним.

Когда-то Ленченко всегда всё помнил, всегда всё точно исполнял, но в трудные дни отступления переутомился и был вынужден записывать поручения, однако иногда не помогала и записная книжка. Он прочитал: «Дымников — письмо» и не мог вспомнить, в чём суть дела. Выше увидел запись: «Меженин, Заводской переулок, 5, квартира 7», и сказал:

   — Кстати, ваш друг Меженин объявился. Только что здесь был.

   — Я с ним уже встречался. А почему он был в штабе?

   — У нас тут такое происходит... Вам повезло, что вы никому на глаза не попали, а то бы и вас мобилизовали. Назначена карательная операция по всему городу — вешать мародёров. Меженин — участник. Вот он мне адрес дал: Заводской переулок, 5, квартира 7.

   — Зачем вам адрес?

   — Ну... Чтобы оформить приговором, что ли... Нельзя же всех просто так вешать. Да, вспомнил: письмо. Вам письмо. Оно у генерала. Он хочет вручить его вам лично.

Дымников вошёл в купе Кутепова, и тот позволил себе пошутить:

   — Ещё Польша не сгинела, Леонтий Андреевич?

   — Не сгинела, Ваше превосходительство.

   — У вас с Пилсудским отношения лучше, чем у Деникина. Надо было вам вести переговоры — тогда бы, наверняка, Пилсудский с нами пошёл бы на Москву. А корреспонденция лично вам, — сказал генерал, передавая пакет Леонтию.

Уносить нераспечатанным письмо из Польши не только неприлично, но и опасно.

   — Наверное, по поводу моей работы во время переговоров, — сказал Дымников, распечатывая пакет и доставая конверт и сложенную вчетверо записку на нежно-голубой бумаге. — A-а... Это я просил переводчицу, чтобы как-нибудь через дипломатические каналы помогли связаться с родителями. И вот письмо из Питера. А это — записка с приветами.

И он небрежно сунул записку в карман и нетерпеливо разорвал конверт.

   — Поздравляю, Леонтий Андреевич. Тяжело так долго ничего не знать о родителях.

   — Написано рукой отца, — радостно сказал Леонтий. — ...«Я и мама»... Значит, оба живы...

   — Прочитайте спокойно, без посторонних, — сказал генерал. — Если будет возможность для ответного письма, кланяйтесь от меня.

В своём поезде, стоявшем здесь же, на одном из главных путей, Леонтий не смог уединиться: один без конца поёт под гитару Преображенский марш, в других купе шлёпают картами или звенят стаканами, а то просто валяются и болтают — куда пойдёшь днём в такой дождь. Достал из чемодана длинный чёрный плащ, надел его вместо шинели, а на голову водрузил шляпу с широкими полями, сунул в карман револьвер.

   — Капитан пошёл сражаться на дуэли.

   — Нет, господа, собрался к чужой жене... — проводили его репликами.

Это был уже не дождь, не ливень, а особое состояние природы, когда она напоминает человеку о своём презрительном равнодушии к нему. Лужи, соединясь, превращались в пруды и речки, заливая мостовые. Под водосточными трубами вода булькала, шумела, и шум был похож на издевательский хохот.

Однако несколько закрытых тёмным брезентом бричек стоили у вокзала, извозчики время от времени протирали Терпеливо мокнущих лошадей. В Гранд-отель Дымников поехал за два рубля.

В холле и ресторане чисто, пусто, печально, отчего возникла особенная прелесть красивого одиночества. Почти все столики были свободны. Он выбрал столик у окна — когда-то они сидели здесь с Марысей. Ленивый сонный официант подошёл, предупреждая всем своим видом, что здесь не на что особенно рассчитывать, однако, увидев английский фунт, пообещал и настоящий коньяк, и рыбу, и мясо.

Сначала, конечно, письмо от родителей.

«Дорогой Леонтий, я и мама едва не лишились чувств, узнав, что ты жив, здоров и находишься далеко от фронта. Мы пережили прошлую зиму в холоде и недоедании, но эта зима грозит и холодом, и голодом. Мы, как и почти все питерцы, поставили в квартире железную печку, но не знаем, удастся ли купить дрова. Если даже жечь книги, то и их надолго не хватит. Кое-что всё-таки сожгли — большей частью журналы. Твои любимые не трогали: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Стриндберг, Гамсун так и стоят у тебя на полке.

- Я хожу в Университет и иногда читаю лекции — когда бывают студенты. Сейчас Максим Горький пытается организовать помощь писателям и учёным. Осенью нам выдали мешок яблок, а недавно дали хорошее конское мясо. Может быть, дадут дров. На днях приходила Женни. У неё огромное горе — расстреляли родителей. Когда к городу подходили белые, многих арестовали и расстреляли.

Мы мечтаем о том времени, когда кончится весь этот ужас, и мы встретимся с тобой и будем жить настоящей человеческой жизнью. Нам сказали, что через людей, доставляющих тебе это письмо, ты можешь нам ответить, не касаясь войны, политики и прочего. Целуем тебя, молимся за тебя, живём только ради тебя...»

Хорошо, что официант вовремя принёс коньяк, а то бы капитан расплакался.