— Это не годится. Слишком близко к каштану. Каштан плохо действует на почву.
— Я не знала.
— Ну так это правда. Надо сделать грядки ближе к дому. Завтра я вскопаю тебе огород. Нужно будет побольше удобрения. Лучше всего овечий навоз. Здесь поблизости кто-нибудь держит овец? Мы возьмем несколько мешков овечьего навоза и нарисуем план — где что сажать, хотя сейчас еще рано, еще будут заморозки. Ты можешь пока начать растить рассаду в доме, из семян. Помидоры.
— Ты же собирался уехать утренним автобусом, — сказала Роза; сюда он приехал с ней на ее машине.
— В понедельник у меня почти нет занятий. Позвоню и скажу, что не приду. Велю девочкам в офисе сказать, что у меня горло заболело.
— Горло?
— Ну, что-нибудь в этом роде.
— Как хорошо, что ты здесь, — искренне сказала Роза. — А то бы я сейчас сидела и думала не переставая про этого мальчишку. Я бы старалась не думать, но все равно у меня это крутилось бы в голове. Я бы мучилась стыдом и унижением.
— Такая мелочь не стоит стыда и унижения.
— Я понимаю. Но мне много не надо.
— Учись не быть тонкокожей, — сказал Симон, словно внес это в список необходимых улучшений наряду с делами по дому и огороду. — Редиска. Зеленый салат. Лук. Картошка. Ты ешь картошку?
До того как он уехал, они вместе нарисовали план огорода. Симон вскопал грядки и подготовил почву, хотя навоз нашелся только коровий. Розе в понедельник нужно было на работу, но весь день она думала о Симоне. Как он копает грядку. Как он, голый, вглядывается в коридор, ведущий к погребу. Коротенький, плотный, волосатый, теплый, с мятым лицом комика. Она знала, что он скажет, когда она приедет домой. «Надеюсь, мадам, вы довольны моей работой». И начнет ломать воображаемую шапку.
Именно так он и поступил, и Роза была в таком восторге, что воскликнула:
— Ах, Симон, глупенький, ты же мужчина моей жизни!
Такое счастье, такое солнце разлито было в этой минуте, что она не подумала об осторожности.
* * *
Посреди недели она зашла в магазин на перекрестке — не за покупками, а за гаданием. Продавщица заглянула в ее чашку и сказала:
— Ага! Вы встретили мужчину, который изменит все.
— Да, я тоже так думаю.
— Он изменит всю вашу жизнь. О боже. Вы не останетесь в наших краях. Я вижу славу. Я вижу воду.
— Ну, это я не знаю. Пока что он собирался утеплить мне дом.
— Перемены уже начались.
— Да, я знаю, начались. Да.
* * *
Она не смогла вспомнить, как они договорились насчет его следующего приезда. Ей казалось, что он должен появиться на выходные. Она ждала его — съездила за продуктами, причем не в лавку на перекрестке, а в супермаркет в нескольких милях от дома. Роза таскала в дом фирменные пакеты, надеясь, что хозяйка лавки не заметит. В пакетах были свежие овощи, стейки, импортная черешня, камамбер, груши. Еще Роза купила вино и пару простыней, разрисованных стильными гирляндами из желтых и синих цветочков. Роза надеялась, что ее бледные окорока будут хорошо смотреться на этом фоне.
В пятницу вечером она постелила новое белье и выложила черешню в синюю вазу. Вино охлаждалось, сыр размягчался. Часов в девять раздался громкий стук — шутливый стук в дверь, которого ждала Роза. Она удивилась, что не услышала подъезжающей машины.
— Мне что-то одиноко стало, — сказала хозяйка лавки. — И вот я решила заглянуть на огонек… Ой, вы ждете своего гостя.
— Не то чтобы, — сказала Роза. У нее сердце запрыгало при стуке в дверь и до сих пор не успокоилось. — Я не знаю, когда он приедет. Может, завтра.
— Дождь очень противный.
Голос женщины звучал сердечно и деловито, словно Розу нужно было отвлечь или утешить.
— Тогда хорошо, если он не поедет на машине в такой дождь, — сказала Роза.
— Нет-нет, в такой дождь лучше не ездить.
Гостья запустила пальцы в коротко стриженные седые волосы, стряхивая дождевые капли. Роза знала, что нужно ее чем-нибудь угостить. Бокалом вина? А вдруг ее развезет, потянет на разговоры, она захочет остаться и прикончить бутылку. Перед Розой стоял человек, с которым она беседовала много раз. Можно сказать, почти подруга — если бы Розу спросили, нравится ли ей эта женщина, она сказала бы, что да. Но теперь Розе трудно было даже поздороваться с ней. Так было бы сейчас с любым, кто не Симон. Любой другой человек казался лишним, случайным, раздражающим.
Роза понимала, что теперь будет. Все повседневные восторги, утешения, развлечения отойдут в сторону; удовольствие от еды, сирени, музыки, ночного грома поблекнет. Для нее не будет больше радостей и наслаждений, кроме как лежать под Симоном, ничто не утешит ее, кроме желанных спазмов, конвульсий.
Она выбрала чай. Раз так получилось, можно еще раз посмотреть, что там в будущем.
— Неясно, — сказала гостья.
— Что — неясно?
— Я сегодня все вижу нечетко. Такое бывает. Нет, если честно, я не вижу его.
— Не видите?
— В вашем будущем. У меня ничего не выходит.
Роза решила, что это она из зависти, из желания навредить.
— Я не просто так о нем спрашиваю.
— Может, у меня лучше получится, если у вас есть какая-нибудь его вещь, я смогу на нее опереться. У вас есть что-нибудь, что он держал в руках?
— Только я, — сказала Роза. Дешевая похвальба, от которой гадалка была обязана засмеяться.
— Нет, серьезно.
— По-моему, нет. Его окурки я выкинула.
* * *
Когда гадалка ушла, Роза села и стала ждать. Скоро наступила полночь. Дождь лупил изо всех сил. Роза снова взглянула на часы: без двадцати два. Как столь пустое время проходит так быстро? Она выключила свет, чтобы ее не подловили за бодрствованием. Она разделась, но не смогла лечь на свежие простыни. Она сидела на кухне, в темноте. Время от времени она заваривала свежий чай. В комнату проникало немножко света от уличного фонаря, стоящего на углу. В деревне были яркие уличные фонари, с газоразрядными ртутными лампами. Роза видела свет фонаря, часть магазина, ступеньки церкви через дорогу. Церковь уже не служила построившей ее скромной и респектабельной протестантской конфессии, но провозглашала себя Храмом Назарета и Центром Святости, что бы это ни значило. Окрестная жизнь была не такой уж простой и правильной, но раньше Роза этого не замечала. В домах жили не фермеры, удалившиеся от дел; да и ферм, с которых они могли бы удалиться, в окрестностях больше не было — лишь скудные поля, заросшие можжевельником. Местные жители работали миль за тридцать-сорок отсюда — на фабриках, в психиатрической больнице — или вообще не работали, вели жизнь, составленную из размеренного безумия, под сенью Центра Святости. В здешней жизни явно прибавилось безнадежности, а когда женщина в возрасте Розы сидит ночью на темной кухне в ожидании любовника — что может быть безнадежней? И ведь она сама создала это положение, все своими руками, — кажется, жизнь ее вообще ничему не учит. Она сделала из Симона костыль, на который подвесила все свои надежды, и теперь ей ни за что не удастся превратить его обратно в человека.
Она подумала, что зря купила вино, и простыни, и сыр, и черешню. Тщательные приготовления — верная дорога к провалу. Но Роза не понимала этого до момента, когда открыла дверь и стук ее сердца обратился из радостного в унылый, словно бодрый колокольный перезвон комически (для всех, кроме Розы) перешел в скрежещущий вой туманной сирены.
За долгие часы в дождливой ночи она хорошо представила себе, что теперь будет. Она прождет все выходные, выдумывая разные оправдания для Симона, и ей будет все хуже и хуже от неопределенности. Она будет бояться выйти из дому, чтобы не пропустить телефонный звонок. В понедельник, вернувшись на работу — оглушенная, но слегка утешенная реальностью окружающего мира, — Роза наберется храбрости и напишет Симону записку, отправив ее на адрес кафедры классической литературы.
«Может, начнем посадки в огороде в следующие выходные? Я накупила семян [это была неправда, но она собиралась купить их, если бы он откликнулся]. Дай мне знать, приедешь ли ты, но если у тебя другие планы, то ничего страшного».