С тех пор я редко пропускала соревнования, полюбила бывать с Фелимом на тренировках на стадионах и в клубе. Он находил мне место на территории бокса команды, откуда было все видно: и трасса, и суета техников, и предстартовые ритуалы пилотов. Когда же начинали оглушительно завывать моторы, и разноцветные жучки-«торнадо» пускались в многочасовую гонку, я надевала переговорник и погружалась в водопад страстей. Чего только не приходилось услышать за время гонок! Те, кто смотрит и слушает обычные репортажи, даже не представляют, какой суррогат из сплетен и досужих рассуждений им подсовывают каждый раз. Я же смотрела и слушала, боясь пропустить хоть слово.
Я слышала яростные споры инженеров и техников, которым за считанные секунды приходилось находить единственно приемлемое техническое решение. Я слышала их обсуждения хода гонки, сопровождаемые такими тонкостями, что вначале незнакомые термины звучали, как фантастическая музыка. Я слышала короткие команды диспетчера пилотам, частенько перемежающиеся крепким словцом или соленой шуткой. А самые молчаливые люди — пилоты… Я слышала их голоса редко, только тогда, когда они просили совета или помощи, или огрызались, когда были недовольны балаганным трепом шутников.
Я удивлялась, как каждый из клубной команды, имеющий свою отдельную задачу, мог разобраться в этой мешанине голосов. И только позже, много позже я смогла понять, что в какофонии голосов, перебивающих и заглушающих друг друга, есть, тем не менее, своя величественная упорядоченность, иерархия, слаженность и точность, подчиненные одной общей цели: победе.
Мне казалось, что это была настоящая жизнь. А если уж быть до конца точной, то это была лишь одна из сторон жизни, но дающая такие сильные эмоции, без которых некоторым натурам очень трудно жить, а раз окунувшись в них, невозможно отказаться, как от наркотика. Это была жизнь, резко отличающаяся своим темпераментом от той, что я знала с детства, лихая, не терпящая тягучести и неизвестности. Это было ново, красиво, зажигательно. После моего затворничества на меня обрушилась масса новых знакомств. Множество людей настолько поражали мое воображение, что я была довольна уже тем, что просто нахожусь среди них, вижу, как они действуют, слышу, что они говорят.
И все они, какие бы функции они ни выполняли в команде, упивались тем, что они делают. Потому что не было главных и второстепенных. Все были заняты общим делом. Как один большой дружный улей. Только в этом улье каждая пчелка была поистине незаурядной личностью.
Мне доставляло удовольствие наблюдать за людьми во время работы на соревнованиях. Смотреть им в глаза. Замечать четкие отработанные жесты. Особая статья — пилоты. Откуда только брались эти отчаянные люди, удел которых все время оставаться на виду, завершать своими отчаянными прорывами общую, выстраданную всей командой работу? Именно пилоты оказывались в самом центре переплетенных между собой страстей. Битва техники друг с другом. Борьба пилота с капризами этой техники и с погодой на трассе. Столкновение характеров и нервов соперников. И не нужны многословные комментарии, воспевающие героизм и волю к победе. Лучше бы вместо пустых слов посмотрели хоть раз в глаза человека, сидящего в кабине жучка перед стартом, когда уже инженеры и техники перестали мучать машину и пилота последними наставлениями, когда датчики еще безошибочно следят за состоянием систем и телеметрия не подводит. Сколько упорства и надежды на себя, на машину, на друзей, сколько нетерпения поскорее сорваться со стартового места. И посмотрели бы они в эти глаза потом, когда гонка для пилота кончена. Кончена победой, подходящей позицией на финише, безнадежным местом в хвосте итоговой таблицы, досадной мелкой поломкой на трассе, серьезной аварией — выбор.
Именно там, на соревнованиях, в мою жизнь вошел Одер. Я сразу заметила этого красивого стремительного парня, немногословного, чуть-чуть замкнутого. Он был еще новичком в клубе и ездил всего второй сезон. Фелим восхищенно отзывался о нем, и действительно, Одер Виттмар стал постепенно выигрывать этап за этапом. Перед стартом он взял за правило приветственно махать мне рукой и показывать поднятый вверх большой палец. После финиша поздравления он принимал смущенно и радостно, искренне благодарил друзей. Напоследок он всегда снова махал мне рукой.
Однажды мне пришлось остаться дома, я наблюдала гонку по видеоприемнику. Одера вынесло с трассы на полной скорости, жучок влетел в резиновые блоки заграждений. Такая неудача случилась с ним впервые, Одер водил свой жучок азартно, но аккуратно. Никогда он не позволял себе ненужного риска, боялся подставить других пилотов. И вдруг сошел совершенно на пустом месте. В тот вечер после соревнований Фелим вернулся домой не один, а в компании Одера, подавленного и мрачного. «Это произошло со мной, потому что сегодня я остался без своего самого дорогого талисмана», — пояснил он в ответ на мои расспросы.
И все. Все было решено слишком быстро. Мы только потом начали узнавать друг о друге разные бытовые мелочи. После того, как поняли, что стали совершенно неразлучны. Я была для Одера талисманом. Он стал самым популярным и любимым пилотом у болельщиков. Его полосатый желто-коричневый жучок с любого стартового места практически всегда вылетал вперед и вел гонку за собой. И почти ничто не могло ему помешать.
Ничто не могло бы помешать ему добиться и моей руки. Правда, никто и не думал чинить ему препятствия. Если бы у меня когда-нибудь были подруги, все поумирали бы от зависти, узнав, за кого я вышла замуж. Чемпион, лихой гонщик, блестящий молодой красавец. Мечта.
Бедный Одер. Он рассчитывал, что его талисман будет незыблемым. Вечным. Преданным и неизменным. Откуда ему было предполагать, что Мариэла растворится, исчезнет, а ее законное место займет незнакомая неизвестно откуда взявшаяся девчонка? Полная противоположность мягкой, неконфликтной, плывущей по течению Мариэле. Собранный, серьезный, целеустремленный, Одер был выбит из колеи происходящими во мне переменами. Он остался без своего талисмана на некоторое время, и как результат — несколько неудачных стартов подряд. Конечно, суеверия тут совершенно не при чем. Но Одер любил меня, и то, что со мной происходило, вызывало в нем протест и беспокойство.
Меня же сейчас больше беспокоил вопрос, как узнать, что будет дальше. Как я смогу вернуться туда, где остались те, кто искренне и горько оплакивали мою нелепую смерть? Там, далеко, неизвестно где, я жила стремительно и бурно, имея множество друзей и врагов, занимаясь непривычным для молодой девушки делом в компании надежных и близких мне людей. Это была тоже моя жизнь. Хотя Мариэла за свои двадцать лет не сделала ничего путного, все то, что за это время удалось Екатерине, это тоже была моя жизнь. Я так четко ее помнила…
Я пришла к своему любимому месту у пруда. Обычное спокойствие и тишина этого места уже больше не производили на меня прежнего гипнотического действия. Я уже не упивалась красотой этого крошечного пейзажа. Просто в этом месте лучше вспоминалось, и приходили прежние, затерявшиеся в пути ассоциации и мысли Кати. Я знала, что если захочу, то смогу вызвать сама нужное мне видение. Но я этого не хотела, пока не узнаю, что я могу предпринять из более существенного…
— Мариэла!
Голос не напугал меня, потому что показался знакомым. Принадлежал он безупречно одетому черноволосому мужчине с небольшой бородкой, который стоял на дорожке сада. Мариэла испуганно вскрикнула бы и бросилась бы к дому. Но Катя даже не моргнула глазом.
— В чем дело? Кто вы?
— Здравствуй. Ты не узнаешь меня? — человек прошел несколько метров, разделяющих нас, и остановился почти вплотную ко мне.
Конечно, я его знала. Мариэла видела его лишь во сне. Но Катя знала его слишком хорошо. Кажется, недостающие звенья в цепочке воспоминаний сами собой встали на свое место. Вся система, перепутавшаяся в процессе переходов и превращений, неожиданно приняла в моей голове свой первоначальный вид.