Читать интересную книгу Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне - Нина Никитина

Как утверждали знатоки кулинарного искусства, все едят, но обедают лишь избранные. Искусство обеда включает в себя триаду: где и как обедать, с кем обедать и, наконец, что есть. Эти компоненты влияют на качество жизни. Но не только. Как утверждал поэт, от питательной и регулярной пищи зависит вдохновение.

На вопрос, где сидеть и как обедать, ответил Лев Толстой, описав именины графини в «Войне и мире»: «Он (граф Ростов. — Я. Я.) заходил через цветочную и офи- I щантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов (столовых приборов. — //. Я), и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывающих камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: "Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб все было хорошо"». С удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол, добавлял: «Главное — сервировка. То-то…» Вскоре звуки домашней музыки заменились звуками ножей и вилок, говором гостей, тихими шагами официантов…». Па одном конце стола во главе сидела графиня; на другом конце — граф и гости мужского пола; с одной стороны длинного стола молодежь постарше; с другой — дети, гувернеры и гувернантки. Хозяин стола выглядывал из-за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами, наливая

вина своим соседям. Графиня смотрела на гостей из-за ананасов, не забывая об обязанностях хозяйки. На дамском конце слышалось равномерное лепетание, а на мужском — голоса раздавались все громче и громче. Подавались супы, один a la tortue (черепаховый. — Н.Н.), кулебяки, рябчики. Вино разливал дворецкий, держа бутылку, завернутую в салфетку. Вина подавались такие: «дрей-мадера», «венгерское» и «рейнвейн». У каждого прибора стояли четыре хрустальные рюмки с графским вензелем.

Во времена И. А. Толстого и его литературного двойника кушанья были простыми: щи, окрошка, солонина, каша, которые подавались в больших количествах. Обеды и ужины каждый раз готовились заново и были очень сытными. Все блюда одновременно ставились на стол. Для званых обедов готовилось до восьми блюд. В летнее время к таким трапезам был приставлен слуга с веником, чтобы отгонять от присутствующих злых мух. Всевозможные закуски и заедки сопровождались выпивкой по рюмочке. Русский стол преимущественно сохранялся во время поста, так как в 70-е годы XVIII века в моду вошел «европейский» стиль обеда, когда блюда ставились на отдельный столик, и лакеи разносили их вокруг стола, накладывая еду прямо в тарелки. Обеды «на скорую руку» готовились из кур и яиц, которых в избытке было в усадебном хозяйстве. Совсем иное дело — рыбные блюда, которые считались накладными. Ценную рыбу приходилось покупать. Все остальное — мясо, овощи, фрукты, включая экзотические, были своими. Толстой гениально описал «чувственные», вкусные обеды в своих романах, в полной мере продемонстрировав свое совершенство «тайновидца плоти».

Культ еды был ему знаком с детства. Повар Николай Михайлович Румянцев готовил «отличные обеды», в немалой степени способствовавшие тому, чтобы маленький Лёва вырос здоровым. Он запомнил мастерство кондитера Максима Ивановича, вкусные обеды из пяти- шести блюд, десерты, варенья, левашники, пирожки, названные в честь повара «вздохами Николая». Из еды он не признавал, пожалуй, только бульона. На покупку приправ, растительного масла и кофе в Ясной Поляне тра-

гилось от 100 до 125 рублей в месяц. Все остальное — птица, мясо, молоко и рыба — было своим.

Став молодым человеком, Толстой познакомился с кавказской кухней. В Тифлисе он посещал духаны, небольшие рестораны, в которых висели баранина, свежая, жирная, очень привлекательная, и гроздья винограда. С тех пор он полюбил виноград и как-то признался С. Вен- герову: «Я люблю виноград, летом хочется съесть его полфунтика, а ведь нельзя: совесть зазрит». Но было время, о котором рассказала подруга его сестры Е. И. Сытина, когда совесть еще «не зазрила»: «Послал он однажды купить фунт крупного винограда, стоивший тогда полтинник Лев Николаевич в то время любил полакомиться, как все некурильщики. Мы с Марией Николаевной (сестрой писателя. — Н.Н.) торчали тут же. Когда коридорный принес виноград, Лев Николаевич взял его в руки и, немного подумав, конфузливо и шутливо заметил:

— Знаете, mesdames, ведь если этот фунт разделить па три части, то никому не будет никакого наслаждения, лучше уж я съем все.

Мы, конечно, поневоле согласились и предоставили Льву Николаевичу Львиную долю целиком. Он ел, а мы < мотрели. Однако же ему становилось совестно, и он, держа виноград, прерывал еду словами:

— А все-таки, mesdames, не хотите ли?!

Мы всякий раз великодушно отказывались».

Были у писателя и другие пристрастия, способствовавшие пробуждению воображения, например кофе, чай, шоколад, конфеты фирмы «Эйнем». Он был сласте- I юй, ставил перед собой большую бонбоньерку, выбирал из нее любимые шоколадные конфеты с начинкой, I ю не жевал их, а медленно сосал, чтобы продлить удовольствие.

Кофе, «чудесный дар Аравии счастливой», постоянно ласкал его вкус. Он рано вставал и встречал день с чашкой кофе, который ему подавался на подносе в маленькой чашечке. Держа ее за ручку двумя пальцами, большим и указательным, он не спеша пил кофе небольшими глотками, каждый глоток сопровождая протяженным полувздохом: ффу! Допив кофе, он по обыкновению заглядывал в чашку, явно сожалея о том, что в

шая вместе с героем «Сентиментального путешествия» мясное блюдо с приправами, вырабатывал в себе сакральное отношение к еде, примирявшее душу с телом. Он разбирался в тонкостях изысканного застолья, не предполагавшего шума и обилия слуг. Прелесть обедов заключалась совсем в ином — в убранстве пространства, месте проведения застолья и в роскоши общения Это был основной камертон обеда.

В Париже он «обедал у Philippe», в «Restaurant Philippe», считавшемся одним из лучших ресторанов. Частенько бывал в Club des Grands estomacs (Клуб больших желудков. — Я Я), где собирались ценители хорошей кухни; не раз посещал ресторан «Les Plaisires de Paris», славившийся рыбными блюдами (к завсегдатаям этого ресторана относится его реплика «чудаки милые»), не смог пройти мимо «Freres Provensaux» («Провансальские братья». — Я. Я), старинного ресторана в Пале-Рояле, пользовавшегося большой популярностью. Толстой заходил и в «Cafd-desAveugles» («Кафе слепых». — Я. Я), размещавшееся под аркой Пале-Рояля и названное так в честь игравшего в нем оркестра слепых музыкантов. Публику привлекал сюда известный чревовещатель (ventrioque) — гигантского роста барабанщик

В Петербурге Толстой посещал кондитерскую Пассажа, рестораны Сен-Жоржа и Клея, обедал у Шевалье, где, по собственным воспоминаниям, «хорошо пил». Участвовал в артистических обедах и ужинах, бывал на знаменитых, так называемых «генеральных» обедах Некрасова, на скромных пиршествах Тургенева, а также на светских раутах, организованных редакцией «Современника».

Еще в 25 лет Толстой выработал для себя «Правила», одно из которых заключалось в том, чтобы «быть выдержанным в питье и пище». Однако через два года признался, что переедает. Близкие не раз подмечали его большой аппетит, не покидавший его даже в старости. Наблюдая за ним во время обеда, Александра Андреевна Толстая «всегда находила, что он кушает, как проголодавшийся человек, слишком скоро и слишком жадно». Однажды во время поста, когда взрослым подавались исключительно постные блюда, а детям мясные, Лев

Николаевич обратился к сыну Илье с просьбой «подать котлет». Софья Андреевна, услышав это, сказала, что он, вероятно, забыл, что «нынче пост». А в ответ услышала: Нет, не забыл, я больше не буду поститься и постного для меня больше не заказывай». К ужасу окружающих, Лев Николаевич стал лакомиться котлетами и нахваливать их. Впоследствии поведение отца привело к «религиозному безразличию» детей. Только в конце жизни он пришел к выводу, что из еды нельзя «делать наслаждения». «Если бы люди ели только тогда, когда они очень голодны, и питались простой, чистой и здоровой пищей, то они не знали бы болезней».

Обычно, садясь за обеденный стол, Толстой левой рукой приподнимал свою большую бороду, а правой засовывал за ворот блузы конец белоснежной салфетки. Остальную ее часть он бережно расправлял на груди. Все это делалось изящными, отточенными и привычными движениями. Завершив трапезу, он поспешно вытаскивал из-под ворота блузы конец салфетки, комкал се, клал на стол, ставил пальцы грациозным полукругом на стол и, опираясь на них, легко, словно на пружинах, поднимался и отодвигал стул. Культурную семантику трапезы Толстой знал досконально, с блеском демонстрируя ее не только в повседневной жизни, но и в своих романах.

Писатель, так любивший хорошо поесть, о чем сохранилось немало свидетельств, придававший такое большое значение культуре еды, мог легко абстрагироваться от условностей. Холостяцкая офицерская жизнь приучила Толстого к спартанскому образу жизни. У всех братьев Толстых в этом стремлении «читалось» что-то фамильное. Вот как об этом рассказывал их друг, поэт Афанасий Фет. Он вспоминал о своей поездке в Никольское на Троицын день к милейшим братьям Толстым, которые устроили трапезу в его честь: «Проезжая мимо небольшого, очевидно, кухонного окна, я таметил на подоконнике ошпаренную и ощипанную курицу, судорожно прижимавшую крыльями собственный пупок и печенку… Слуга ввел из сеней в довольно просторную комнату в два света. Кругом вдоль стен тянулись ситцевые, турецкие диваны вперемежку со ста