«Фарах» наедине с собой трусил, боялся провала, о чем нередко признавался своему начальнику «Зурапу», тот успокаивал «Фараха», как мог, рассчитывался с «Фарахом» американскими долларами за оказанные услуги кандагарскому басмаческому подполью, и «Фарах» успокаивался, полагал, что так будет продолжаться долго безнаказанно, имея в руководстве такого талантливого начальника, каким он считал «Зурапа».
– Я окончательно озверел от Саурской революции! – говорил «Фарах» своему начальнику «Зурапу» и, кажется, был искренен в своих словах.
Другой «перевертыш», перевербованный «Зурапом», – «Акрам», был по своему поведению и темпераменту явной противоположностью «Фараху». Он говорил при встрече с оперативными офицерами:
– Я марксист-ленинец до самой смерти, а не какой-нибудь уличный шпана. Брать деньги с советских друзей за выполненную работу отказываюсь, поскольку помогать советским мушеверам в борьбе с басмачеством – это моя потребность души!
Собину и Саротину нравилось такое признание и деньги, предназначенные для оплаты услуг «Акрама», они пропивали, приобщили «Акрама» к водке, и, будучи пьяным, он пел частушки:
Эх, яблочко, куда катишься,В ХАД попадешь —Не воротишься…
Так, дешевым притворством «Акрам» вошел в полное доверие к Собину и Саротину. Они им восхищались, были без ума от его находчивости и коммуникабельности. Похлопывали по плечу «Акрама», как себе равного, смеялись, что он по идейным соображениям не берет у них деньги, говорили, что если он так будет поступать и впредь, то от него уйдет жена к другому, поскольку он больше любит Маркса и Ленина, а не свою жену.
У «Акрама» была молодая жена. Он любил ее и называл «кладом», который, по его словам, ему подвалил случайно, на что майор Собин заметил в шутку, что если жена «Акрама» – клад, то, согласно закону, «Акраму» принадлежит от этого «клада» 25 %. «Акрам» умел ценить шутки, на явную грубость и насмешки не реагировал, терпел до поры до времени, твердо знал, что расплата близится, а долг – платежом красен.
«Акрам» окончательно завоевал душу и сердце оперативных офицеров, и когда ему однажды предложили поехать в Советский Союз на учебу, он так расчувствовался, что на глазах Собина и Саротина расплакался, и его даже пришлось успокаивать. Не знали офицеры, что видят перед собой артиста, способного плакать, играть заученную роль, клясться в верной дружбе и держать камень за пазухой, чтобы этим камнем прибить в один прекрасный момент, когда наступит тот самый час расплаты, о котором «Акраму» и «Фараху» говорил их начальник «Зурап».
«Акрам» при встречах с оперативными офицерами Собиным и Саротиным прикидывался другом России, говорил, что по политическим убеждениям он ближе к Карлу Марксу, чем к Аллаху, но на самом деле оба эти идола были для него безразличны и практически не нужны. Он любил только деньги и, по словам «Зурапа», отказываясь от денег за услуги советской разведке, драл с него три шкуры и норовил получить расчет не в афгани, а в американских долларах, но, естественно, об этих слабостях «Акрама» никто из оперативных офицеров не знал и не догадывался, пока «Зурап» не разоблачил истинное лицо этого негодяя, прикидывающегося бессребреником, своим «парнем в доску», каким его, кстати, считали Собин с Саротиным по ошибке.
Еще одна особенность была в поведении агентов «Фараха» и «Акрама». «Фарах», к примеру, тщательно скрывал знание русского языка. Общался с офицерами через переводчика, лишь иногда говорил несколько фраз по-русски, якобы машинально заученных им. На самом деле он слушал, что говорили между собой оперативные офицеры, запоминал и делал для себя определенные выводы, как в дальнейшем вести себя при встрече и что говорить, делая вид, что не понимает русского языка. Зато «Акрам», что называется, лез из кожи и выпячивал знание русского языка, хотя знал его хуже «Фараха». Называл газету «Правда» зарей Востока, льстил, угождал оперативным офицерам и целовал портрет Л. И. Брежнева. Это не понравилось Саротину и Собину. Они недолюбливали Брежнева и его престарелую кремлевскую команду и не могли разделять такого всплеска патриотизма со стороны «Акрама», который сам почувствовал, что переиграл заученную роль, взглянув на офицеров. Но они вскоре успокоились, посчитав, что «Акрам» – иностранец и не знает, как в Советском Союзе рядовые граждане относятся к Брежневу – отрицательно, и инцидент с целованием портрета Брежнева был исчерпан, а напрасно. Была хорошая зацепка разобраться в истинном лице авантюриста, чем-то похожего на другого авантюриста прошлого – Эжена Видока, удостоившегося пера А. С. Пушкина.
Ненормальные отношения оперативных офицеров с «Акрамом» и «Фарахом» и другими агентами не прошли мимо переводчика Хакима, он сказал на встрече с «Акрамом» Собину:
– Тебе, майор, не совестно обманывать и обворовывать оперативную кассу и складывать деньги, положенные для агентов, в свой карман?
На это замечание майор Собин с присущей ему наглостью заметил:
– Хаким, ты своей бородой очень похож на «Акрама», не положить ли тебя в гроб вместо него? Что ты сам-то об этом думаешь?
– Ну и шуточки у тебя, майор! – испугался переводчик.
– Это не шутки, а быль. Сам должен понять, что такими угрозами не шутят. Ты, говорят, бывший школьный учитель, а понять никак не можешь исторических аналогий с прошлым. Припомни, отчего умер офицер в бригаде Шатина? Говорят, что отравился угарным газом. Было много пересудов на этот счет, что его якобы отравили. Но мертвому-то что до слухов? Человека-то нет, сгинул, родимый, а он тоже, как ты, Хаким, рубил все с плеча, считая себя бессмертным, Кощеем Бессмертным. Ты меня хорошо понял, папуас?
Хаким понял все, и не только он, но и его товарищ Ахмет. С той поры они оба стали бояться Собина и Саротина, что их убьют ночью во время сна, расстреляют из окна автоматной очередью, списав переводчиков на теракт со стороны басмачей.
Теперь переводчик Хаким старался обходить стороной майора Собина, что того забавляло. Он норовил встретить Хакима рано поутру и бесцеремонно задавал один и тот же вопрос:
– Скажи-ка мне, папуас, кого положили в гроб в Таганроге вместо государя Александра Первого, фельдъегеря Маскова или унтера Сруменского?
Только с моим прибытием на кандагарскую «точку» был наведен некоторый порядок. Я решительно пресекал грубость и хамство Саротина и Собина по отношению к переводчикам и к водителю, Александру Григорьеву. Хаким и Ахмет вылезли из-под кровати, отрешились от страха, что их убьют во сне, стали спать, как все нормальные люди, на кровати, разогнули спины, почувствовали себя равноправными членами коллектива разведгруппы, стряхнув с себя рабскую покорность, и стали по капле выдавливать из себя раба, трусость и робость перед Собиным и Саротиным, вместе с чувством достоинства появилось желание мести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});