Читать интересную книгу Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Светлана Алексиевич

Из зоны мне привезли один сюжет… Современную сказку…

Остались в деревне — старик со старухой. Зимой старик умер. Старуха одна его хоронила. Неделю долбила ямочку на могилках. Укутала в тёплый кожух, чтобы не мёрз, положила на детские саночки и повезла. Всю дорогу она с ним жизнь свою вспоминала…

Зажарила последнюю курицу для поминок. По следу запаха приполз к старухе голодный щенок. И было ей с кем поговорить и поплакать…

Однажды мне даже приснился мой будущий спектакль…

Вижу: пустая деревня, цветут яблони. Цветёт черёмуха. Пышно. Нарядно. Цветёт дикая груша на кладбище…

По заросшим улицам бегают коты с поднятыми хвостами. Никого нет. Коты занимаются любовью. Все цветёт. Красота и тишина. Вот коты выбегают на дорогу, они кого-то ждут. Наверное, они ещё помнят человека…

У нас, беларусов, нет Толстого. Нет Пушкина. А есть Янка Купала… Якуб Колос… Они писали о земле… Мы люди земли, а не неба. Наша монокультура — картошка, мы её копаем, садим и все время в землю глядим. Долу! В низ! А если вскинет человек голову, то не выше аистиного гнёзда. Ему это уже и высоко, это и есть для него небо. А небо, которое зовётся космосом, у нас нет, в нашем сознании оно отсутствует. Тогда мы берём что-то у русской литературы… У польской… Так норвежцам нужен был Григ, а евреям Шолом-Алейхем, как центр кристаллизации, вокруг чего они смогли объединиться и осознать себя. А у нас это — Чернобыль… Что-то лепит он из нас… Творит… Теперь мы стали народом… Чернобыльским народом. А не дорогой — из России в Европу или из Европы в Россию. Только теперь…

Искусство — это воспоминание… Воспоминание о том, что мы были… Я боюсь… Я боюсь одного, что страх заменяет в нашей жизни место любви…"

Лилия Михайловна Кузменкова,

преподаватель Могилевского

культпросветучилища, режиссёр

Монолог о вечном и проклятом: что делать и кто виноват?

"Я — человек своего времени, я — убеждённый коммунист…

Нам не дают слова… Модно… Нынче модно ругать коммунистов… Теперь мы — враги народа, все — преступники. Сейчас отвечаем за все, даже за законы физики. Я был тогда первым секретарём райкома партии. В газетах пишут… Это они, мол, коммунисты, виноваты — строили плохие, дешёвые атомные станции, а человеческие жизни не считали. О человеке не думали, он для них — песок, навоз истории. Ату их! Ату! Проклятые вопросы: что делать и кто виноват? Вечные. Неизменные в нашей истории. Все в нетерпении, в жажде мщения и крови. Ату их! Ату! Ждут отрубленных голов… Хлеба и зрелищ…

Другие молчат, а я скажу… Вы пишете… Ну, не конкретно вы, а в газетах пишут — коммунисты обманывали народ, скрывали от него правду. Но мы должны были… Телеграммы из цека, из обкома партии… Перед нами поставили задачу: не допустить паники. А паника, действительно, страшная вещь. Только во время войны так следили за сводками с фронта, как тогда за сообщениями из Чернобыля. Страх и слухи. Люди были убиты не радиацией, а событием. Мы должны были… Наш долг… Нельзя сказать, что сразу все скрывали, поначалу никто не понимал масштабов происходящего. Руководствовались высшими политическими соображениями. Но если отбросить эмоции, политику отбросить… Надо признать, что никто не верил в то, что случилось. Учёные и те не могли поверить! Ни одного похожего примера… Не только у нас, но и во всем мире… Учёные на месте, на самой станции изучали обстановку, и тут же принимали решения. Я недавно смотрел передачу «Момент истины» с Александром Яковлевым, член Политбюро, главный идеолог партии в те времена. Рядом с Горбачёвым… Что он вспоминает? Они там, наверху, тоже не представляли всей картины… На заседании Политбюро кто-то из генералов объяснял: «А что радиация? На полигоне… После атомного взрыва… Вечером выпили по бутылке красного вина. И нам ничего». Говорили о Чернобыле, как об аварии, обыкновенной аварии…

Заяви я тогда, что людей нельзя выводить на улицу. «Вы что хотите сорвать Первомай?» Политическое дело. Партбилет на стол… (Немного успокаивается.) Не анекдот, я думаю, а правда. Быль. Рассказывают, что председатель Правительственной комиссии Щербина, прибывший на станцию, в первые дни после взрыва, потребовал сразу же отвезти его к месту происшествия. Ему объясняют: графитные завалы, бешеные радиационные поля, высокая температура — туда нельзя. «Какая ещё физика? Я должен увидеть все собственными глазами, — кричал он на подчинённых. — Мне вечером докладывать на Политбюро». Военный стереотип поведения. Другого не знали… Не понимали, что действительно есть физика… Цепная реакция… И никакие приказы и правительственные постановления эту физику не изменят. Мир стоит на ней, а не на идеях Маркса. Но заяви я тогда? Попробуй отменить первомайскую демонстрацию? (Вновь начинает горячиться.) В газетах пишут… Как будто народ был на улицах, а мы в подземных бункерах сидели?! Я стоял на трибуне два часа под этим солнцем… Без головного убора, без плаща. И на Девятое мая, в день Победы… Шёл с ветеранами… Играла гармошка. Плясали. Выпивали. Мы все были частью этой системы. Верили! Верили в высокие идеалы. В нашу победу! Победим Чернобыль! Навалимся — и победим. Взахлёб читали о героической борьбе по укрощению реактора, который вышел из-под власти людей. Проводили политбеседы. Наш человек без идеи? Без большой мечты? Это тоже страшно… Посмотрите, что сейчас творится? Развал. Безвластие. Дикий капитализм… Но… Прошлому вынесли приговор… Всей нашей жизни… Остался только Сталин… Архипелаг ГУЛАГ… А какие тогда были фильмы! Какие песни счастливые! Скажите: почему? Ответьте мне… Подумайте и ответьте… Почему сейчас таких фильмов нет? Таких песен нет? Человека надо поднять, воодушевить. Нужны идеалы… Тогда будет сильное государство. Колбаса не может быть идеалом, полный холодильник — не идеал. И мерседес — не идеал. Нужны сияющие идеалы! Они у нас были.

В газетах… На радио и телевидении кричали: правду, правду!! На митингах требовали: правду! Плохо, очень плохо… Очень плохо! Мы скоро все умрём! Исчезнет нация!! Кому она нужна такая правда? Когда в Конвент ворвались толпы и требовали казни Робеспьера, они разве были правы? Подчиниться толпе, стать толпой… Мы должны были не допустить паники… Моя работа… Долг… (Молчит.) Если я — преступник, то почему моя внучка… Моё дитя… Она тоже больна… Дочь родила её в ту весну, привезла к нам в Славгород в пеленочках. В коляске. Они приехали через несколько недель после взрыва на станции… Вертолёты летают, военные машины на дорогах… Жена просила: «Надо их отправить к родственникам. Увезти отсюда». Я был первым секретарём райкома партии… Я категорически запретил: «Что люди подумают, если я свою дочь с маленьким ребёнком увезу? Их же дети здесь остаются». Тех, кто удирал, спасал свою шкуру… Я вызывал их в райком, на бюро: «Ты коммунист или не коммунист?» Люди проверялись. Если я преступник, то почему я убивал собственного ребёнка? (Дальше бессвязно.) Я сам… Она… В моем доме… (Через какое-то время успокаивается).

Первые месяцы… На Украине — тревога, а у нас в Беларуси все спокойно. Посевная в разгаре. Я не прятался, не отсиживался в кабинетах, а мотался по полям, лугам. Пахали, сеяли. Вы забыли, что до Чернобыля атом называли мирным тружеником, гордились: живём в атомной эре. Атомного страха не помню… Тогда мы ещё не боялись будущего… Ну, что такое — первый секретарь райкома партии? Обычный человек с обычным институтским дипломом, чаще всего инженера или агронома. Кто-то окончил ещё высшую партийную школу. Я знал о радиации то, что нам успели прочитать на курсах гражданской обороны. Там я не слышал ни слова о цезии в молоке, о стронции… Мы везли молоко с цезием на молокозаводы. Сдавали мясо. Косили сорокакюрийную траву. Выполняли планы… Со всей ответственностью… Я их выколачивал. Планы с нас никто не снимал…

Один штрих… К портрету, так сказать…В первые дни люди испытывали не только страх, но и подъем. Я — человек, у которого отсутствует инстинкт самосохранения. Это нормально, потому что сильно развито чувство долга. Таких тогда было много, не я один… У меня на столе лежали десятки заявлений с просьбой: «Прошу направить в Чернобыль.» По зову сердца! Люди готовы были пожертвовать собой, не задумываясь и не требуя ничего взамен. Что бы вы там ни писали, но был он, советский характер. И был он, советский человек. Что бы вы ни писали, как бы лихо не отрекались… Вам ещё жалко будет этого человека… Вспомните о нем…

Приезжали к нам учёные, они спорили до крика. До хрипоты. Подхожу к одному: «Наши дети в радиационном песке копаются?» А он мне в ответ: «Паникёры! Дилетанты! Что вам о радиации известно? Я — ядерщик. Вот произошёл атомный взрыв. Через час я ехал к эпицентру на уазике. По плавленной земле. Что вы панику поднимаете?» Я им верил. Я вызывал к себе в кабинет людей: «Братцы! Я убегу, вы убежите. Что люди о нас подумают? Скажут, что коммунисты дезертировали?» Если не убеждал, словами, чувствами, действовал иначе: «Ты патриот или не патриот? Если нет — клади на стол партбилет. Бросай!» Некоторые бросали…