Читать интересную книгу Андрогин - Владимир Ешкилев

«Обыкновенная вода», – доброжелательно шепнула ему высшая программа. Уже смелее он сделал шаг, второй, третий и вдруг ощутил, что под ногами уже нет дна, что под ним разверзается подводная пропасть. Ноги скользнули по гладким камням, Вигилярный беспомощно махнул руками, куда-то рванулся, упал, и вода поглотила его. Высшая программа оставила случившееся без комментария.

«Вот и все…» – мелькнула мысль. Но она была не последней. Он еще успел подумать, что ни при каких обстоятельствах нельзя открывать рот и выпускать из легких атмосферный запас.

«Может, еще удастся выплыть».

Скит на скалах Ополья в Рогатинском старостве, 12 ноября 1752 года

Женщина в золотой одежде и смарагдовой короне присела около сенника, на котором Григорий забылся коротким сном. Коронованная ласково смотрела на него, и в темных ее глазах плескалось неисчерпаемое.

«Ты царица?» – спросил послушник.

«Я – Библия, сефира сфирот, книга книг и основа основ».

«Ты подобна мученице Софии, нарисованной в Михайловском соборе. Только на ней не было короны».

«Я также София Плерома, вечная мудрость мира. Я София Шехина, сопровождавшая пророков и судей во время блужданий по пустыням и скалам Эдома. Я София Хогма, вершительница милосердия. Я сокровище, которому не отдали должного. Я плоть и дух, буйство и мудрость. Я хартия исполнения времен. Я море и гавань, потоп и ковчег. Я Алеф, которого самочинные грамотеи положили после Кофа. Я Золотой Лев в железной клетке невежества и фарисейства. Я новый мир и новое человечество, земля живых, государство и царство любви, высокий Иерусалим. Я собрание фигур небесных, земных и подземных животных, чтобы явились они монументами, ведущими мысль нашу к пониманию вечной Природы. Через меня переступили, но я не держу обиды на невежд. Ты вернешься под сень моих колонн, когда устанешь идти не своими путями».

«Разве я иду не своим путем?»

«Придет время, и ты соберешь камни для своего Дома мудрости, и сикоморовые доски для крыши его найдешь, и гадов тех потопчешь, которые в погребе твоего Дома гнездо себе свили», – уверила его коронованная и растворилась в белом сиянии.

Григорий проснулся. Братию звали к заутрене. Сквозь слипшиеся, будто смазанные клейстером, веки он увидел спины послушников. Они уже встали и направились вон из задымленной землянки. За дверью царила ночь. Сковорода присел на сеннике, закрыл правую ноздрю, исполнил первую часть дыхательного упражнения, помолился, закрыл левую и закончил упражнение, пытаясь осознать свое дыхание и слиться со Вселенной в едином дыхательном ритме. Но смрадный спертый воздух не способствовал осознанию. Григорий зарекся, что в последний раз исполняет урок старца в землянке и сим опошляет заповеди великих молитвенников. Он выбежал на улицу, догоняя братию, которая как раз входила в храмину.

Уже не первое утро он, словно пришибленный, лишь плотью присутствовал на молитве. Разум блуждал где-то далеко, пробавляясь отрывками воспоминаний о Констанце, Венеции и Триесте. Сегодня ему также не удалось сосредоточиться на благовести от Матвея и Марка. Губы механически произносили слова, не превращая их в благодатный бальзам Евангелия, льющийся на израненные души и сокрушенные сердца.

Заутреня прошла мимо Григория. Щурясь на алтарный свет храмины, он вспомнил вчерашний разговор послушников об антихристе и конце света. Один из них, Онисим, пришедший в скит с юга, рассказывал, что тамошний прозорливый старец Иона Волох имел видение. Оно, утверждал Онисим, подтверждало пророчество святого Андрея Критского о рождении на Востоке, среди потомков затерянного в веках израильского колена Данового, апокалипсического супостата. К пророчествам святых мужей Онисим от себя добавлял устрашающие детали. Почти все понимали нарочитость его сказочных гипербол, но никто не смеялся над ними. Все доказательства близости Армагеддона в киновии воспринимали с потаенной радостью. Послушники мечтали, как пострадают при исполнении времен ныне счастливые и гордые владыки мира и богачи. Представляя их муки, они тайно тешились своей убогостью. Хотя, даже на исповеди, ни один из них не открыл бы этих потаенных завистливых закромов своих мелких душ, где удобно устроились грехи теплые и родные. А потому прощаемые.

«Родился антихрист под Черной горой, стоящей за стеной железной в китайских землях, – гундосил Онисим и таращил на собеседников глазища. – Вышел он из утробы косоглазой чертородицы уже с лицом старца, с рыжей бородой до пят и волосатым телом. И смрад чумной при рождении его разнесся китайскими землями так, что множество невинных детей из-за смрада того заболело и отошло к Господу. Еще не отрезали ему пуповину, как супостат тот отверз зубастый рот и трижды проклял Христа на трех адских наречиях».

«Во Львове, в латинских церквях, слышали голос, – подхватил тему золотушный Богдан, беглый холоп князей Чарторыйских. – И голос сей предвещал конец света этой зимой и нашествие Магога из севера. Говорят, что Магог ведет к нам миллионную орду и московские власти уже собирают против орды огромнейшее войско. Гонят на войну и малого и старого. Но ничего у них не получится, и за грехи свои сгорит Москва еще до Рождества, и пепел того пожарища развеется лесами-долами. А после нее Магог спалит Киев, уничтожит Софию, вырежет сердце митрополита и отдаст чертородице на съедение. А вои его будут топить печи иконами, саккосами и мощами Печерскими».

«Вот-вот, – вел свою арию Онисим. – Истинные, истинные эти знамения. Видел ясновидящий Иона Волох, что Магог треклятый соединится с чертородицей и антихристом и пойдут они совместно на Рим ветхий, и не останется в Риме ветхом ни человека, ни скота, ни малой твари дышащей. Всех погубят они, только Святая гора устоит перед антихристом, отмолят ее схимники, спрячут. Как подойдет к Афону антихрист, Богородица накроет покровом своим Святую гору, и не увидят ее антихристовы генералы и архидемоны».

Все послушники после таких сообщений согласились, что по всем признакам наступили последние времена. А Григорий и полслова не вставил в ту премудрую беседу, а только закрывал поочередно правую и левую ноздри и шептал что-то, не расслышанное братией. Но теперь, в годину тревожных предрассветных энергий, все страшилки онисимов и богданов восстали в его душе грозными призраками. Казалось, зрел он зарево над куполами киевских храмов и волосатое чудовище с факелом в когтистой лапе. Ему было жалко этот мир, такой прекрасный и гармоничный в натуральных его основаниях. Поэтому он тихо плакал, и слезы мешали ему слиться с братией в молитвенном единении.

После заутрени Авксентий подозвал Григория к себе.

– Говори мне без лукавства, – приказал иеромонах, – что гложет тебя, сын мой, что тревожит?

– Не выходит, не складывается у меня, отче, определенный вами урок, не способен я найти в себе столько силы подвижнической.

– И только-то?

– Я не могу осознать дыхания.

– Это потому, сын мой, что до сих пор ты не сподобился прекратить порабощающей работы своего разума. Когда разум не спит, лоза познавательной тьмы прячется и не дает плодов.

– Не спит, не спит разум мой, отче… Как усыпить разум? Как остановить труд его, труд скорбный?

– Смирением, сын мой. Одним лишь смирением. Не забывай: блаженны убогие духом.

– Я смиряюсь, отче.

– Смиряешься, сын мой, смиряешься, но не тем смирением, которое завещали нам великие старцы. Не тем… – В голосе иеромонаха появилась какая-то трещина, лед суровости треснул и выпустил на поверхность усталость. – Твое смирение должно быть глубже уничтожения всего того, что составляет сущность твоей персоны. Ты, сын мой, должен смириться таким образом, чтобы ощутить себя за пределом первой усложненности, должен исполеровать[134] в себе самую изначальную простоту мира сего. Должен стать проще червяка, меньше пылинки. И в своей последней малости, уничтожив самость свою и прекратив пытливую работу разума своего, ты должен будешь непрерывно и искренне прославлять Творца.

На глаза Григория, неожиданно для него самого, навернулись слезы.

– Это не слезы смирения, ты себя жалеешь, себя вередишь, – определил иеромонах; усталость в его голосе сменило раздражение. – Ты все еще хочешь быть царьком своего грязного внутреннего мирка. Нет никакого твоего мира, рабе Божий! Нет и быть не может. Это призрак дьявольский, призрак, призрак! Есть только Божий мир. Уничтожь, сотри в пыль свой ничтожный мирок, растопчи его ногами, сожги его! Растворись благодатно и сокрушенно в творении Божьем! Растворись без остатка, без надежды и ожидания на что-либо, кроме Господа Бога нашего!

– Я попытаюсь, отче. Я искренне попытаюсь. Я уничтожу, растопчу, растворюсь, отрекусь… – шептал Григорий, и слезы текли, текли по его лицу, и не видно было тем слезам исчерпания.