Неважно, Айви или как его там…
Это двенадцать тысяч отборнейших воинов идут сейчас к алтарю — присягать на верность Империи…
Вот легла ладонь красноглазого на рукоять.
Вот поползло из ножен лезвие.
– Я и Орден…
Стремительно протянув руку, владыка перехватил кисть бьюлку, не позволяя ни обнажить меч, ни преклонить колено.
Панцирь звякнул о панцирь.
Император прижал к груди магистра.
Глава 5
Эх, дороги…
Итак, я уже — не я, и Олла — не Олла, и Буллу, выкрашенный настоем чернокорня, впряжен не в щегольскую двуколку, а в самую обычную крестьянскую фуру; конек, кажется, обижен, он то и дело оглядывается, фыркает с откровенным неодобрением, но тут уж ничего не поделаешь — что имеем, то имеем; глубоко в сумке, приколотая к аккуратно сложенному парадному камзолу, прячется до лучших времен нефритовая лекарская ящерка, а вслед за солнцем едет в разбитой телеге немолодой менестрель с хворым мальчишкой-учеником — и если кому-то по-прежнему интересна моя скромная персона, пусть попробует искать каплю воды в бушующем море.
Впрочем, после той памятной ночи, хвала Вечному, приключений не было — кроме ветхой сумы, старенькой лютни и песен, нечего взять с менестреля, а песни нынче не в цене. Пару раз, правда, посматривали искоса на лошадку, прикидывали, но я улыбался, поглаживая замок арбалета, и мужички поспешно отводили глаза — эти зверушки наглеют только в стае…
Спасибо им, что не довели до греха, — сейчас я готов убивать без предупреждения.
После пережитого в «Тихом приюте» Олла не выходит из комы. Ее глазки все время полузакрыты, и я не знаю, видит ли она что-нибудь, а о гипнозе не может быть и речи после свежего опыта с аборигеном. Я даю ей густые протертые соки, которыми щедро снабдил нас умница Тайво; девочка глотает. Еще она дышит. Это и все признаки жизни.
– В Калуму, сеньор, — сказал Тайво, сочувственно глядя на меня, измотанного дозелена. — В Калуму, и поскорее!
– Неужели нет ничего ближе?
– Если девочке еще можно помочь, так только там, — Тощий был очень серьезен. — Ручаюсь, ее примет сам Преосвященный Шеломбо.
Это имя трактирщик произнес с придыханием, но мне было не до того.
– Калума так Калума, — кивнул я.
Тайво, храни его Вечный, взял на себя практически все хлопоты по сборам и маскировке, предусмотрел все мыслимые случайности, подробнейше объяснил дорогу. От меня было мало проку: я корчился от бешенства и бессильной ненависти, жалея, что давешние бандиты сдохли слишком легко. Подумать только, ведь Олла уже шла на поправку! Улыбалась, глядела ясно и внимательно, возилась с Буллу… Но даже и в том, близком к помешательству, состоянии до меня все-таки дошло: нет худа без добра, ведь все равно девчонку надо где-то пристроить, не тащить же ее с собой в ставку кибера…
А лучше Калумы, судя по смутным намекам Тайво, места не сыщешь.
Только рекомендательного письма не дал нам хозяин, туманно пояснив:
– Этого не надо, там и так будут ждать.
Жаль было двух с половиной суток пути, но что поделаешь! Да и промелькнули они на диво быстро. Уже к полудню замаячила вдали двойная вершина, вся в белых и цветных лоскутах — эту красоту ни с чем не спутаешь, раз сто, если не больше, любовался я ею, просматривая архивные видеоотчеты, да и Тайво, объясняя дорогу, поминал калумские купола и пагоды, замирая от восторга.
Но по мере приближения открывалась нижняя треть холма, и ни на стереокадрах, ни в рассказах Тайво не была она такой — черно-серой, усыпанной струпьями пепла и гари, словно траурной лентой опоясалась Священная Гора…
Впрочем, как и обещал Тайво, у подножия нас встречали — вернее, встречал высокий сухощавый жрец в желтой тоге, а двое одноусых крепышей в коротких туниках и шестерка щитоносцев с длинными копьями стояли поодаль, дожидаясь распоряжений.
– Мы ждали вас, — торжественно произнес жрец.
Я и не сомневался: гильдия трактирщиков, чтя Вечного, не забывает и старых богов; ее финансовые и прочие связи с Калумой весьма прочны, а следовательно, рекомендации Тайво Тощего, члена совета старейшин гильдии, здесь имеют вес. Однако быстро прошла информация, не иначе, Тайво послал почтовую птицу.
– Следуйте за мной, — продолжал жрец. — За лошадью приглядят.
И я пошел за ним — вперед и вверх, сквозь пожарище, — перешагивая через обломки мшистого гранита. Их было много, чем дальше, тем больше. Одноусые несли на носилках Оллу, копьеносцы двигались по бокам, образовав плотное полукольцо.
Справа, между засыпанной обломками щебневой дорожкой, по которой шли мы, и сетчатыми воротами в таком же сетчатом заборе, окружающем полукруглый бассейн, виднелись обгорелые развалины некогда аккуратных домиков; я насчитал их с десяток.
У самой дорожки лежал обломок мраморной статуи, сорванной с закопченного пьедестала, — женский торс без головы, а голова лежала шагах в трех в стороне, облепленная мокрой землей, лицом к небу.
– Благая Лагаль, дарующая любовь, да святится имя ее, — не оборачиваясь, пояснил идущий впереди. — Приспешники Ллана, будь проклято имя ересиарха, называют ее прислужницей порока. А вот здесь… — он указал на огромную груду обломков, — стояла обитель Вийюла Целителя, да святится имя его.
Судя по стене, торчащей из пепелища, в обители было не менее трех этажей. В груде щебня копались пожилой, совершенно седой мужчина и двое мальчишек, лет восьми-десяти, грязные, с ног до головы перепачканные землей и сажей. Мужчина, медленно и аккуратно орудуя маленькой лопаткой, время от времени извлекал из-под завала крохотные пузатые сосуды — красные, синие, белые, благоговейно прикасался к ним губами и передавал мальчишкам. Те молча обтирали кувшинчики и пиалушки тряпьем и бережно складывали их в низкий деревянный сундучок без крышки; два сундучка, уже заполненные до отказа, стояли чуть в стороне. Но гораздо чаще попадались разбитые сосуды, и седой мужчина равнодушно отбрасывал их.
Лица всех троих, и взрослого, и мальчишек, были тупо-отрешенны.
Я шагнул было к ним, но идущий впереди вытянул руку, преграждая мне путь.
– Не надо, — сказал он, понизив голос. — Сейчас он никто, но еще неделю назад он был великим посвященным. Он повел младших сыновей к источнику кормить священных змей и ничего не знал, пока не вернулся, а изверги подожгли обитель, а тех, кто пытался спастись, убивали стрелами. Теперь он копает, и днем, и ночью; он говорит, что если сумеет найти тысячу тысяч целых сосудов, благой Вийюл, да святится имя его, вернет ему семью… — Голос проводника дрогнул. — Здесь были больница и странноприимный дом. Всегда очень много паломников, а сейчас еще и беженцы. Никто не думал, что мятежники налетят на Калуму. А они налетели. Теперь все, кто был в обители, — здесь… — он ткнул пальцем в сторону развалин. — Никто не знает, сколько душ погибло. А раскапывать некому. Вот только он со своей лопаткой… — Короткое молчание. — Однако поспешим. Преосвященный не может ждать.