— Человек тысячи лет формировался, приспосабливался к трудным условиям, к жизненным невзгодам, — размышлял студент — Организм у него более совершенен, чем у лошади. Он разумен, пытается противостоять силам зла. Лошадь же не имеет разумного начала. Лошадь…
— Так, верна! Мы вот с Варей бродили по тайге, все лошади сдохли, а мы хоть бы ча. Ягодку, грибочки, сырое мясо ели. И мокрец-то нас давил, речки-то топили, а живы. Лягушек лошадь есть не будет, а мы с вами, господин студент, едим. Вы говорили, что лягушек едят, мать их корень, одни хранцузы? Вот и мы едим, и будто энто деликатес.
— Так, именно так, Андрей Феодосьевич.
— Эх, господин студент, светлая ваша голова! Все вы, грамотеи, люди без разума. Задашь вам вопросик позако-выристее, и вы почнете городить про совесть, человечность, зло и добро. Тьфу! Чепухенция все энто! Не оттого человек дюжливее лошади.
— Так отчего же, по-твоему?
— Когда бог имена разным тварям давал, он кое-где спутал, назвал лошадь — человеком, а человека — лошадью. И вышло, что лошадь существо нежное, а человек — грубое. Вот и вся недолга.
— Непонятно.
— Надо бы богу назвать человека лошадью, а лошадь человеком, вот и стало бы все на место.
— Но ведь это ерунда какая-то!
— Для вас ерунда, а для мужика заглавный вопросик. Сам додумался… Неразумный наш бог.
— Человек — лошадь, а лошадь — человек? Чудно! Но ты прав, пожалуй… Что-то истинное в этом есть. Русский мужик — себе на уме. Загадка.
— Проще простого — дай нам волю, землю, и мы без заумных слов поставим Расею на ноги, на завидки всему миру. Не даете, только словесами мусорите, потому и мужик не хочет признать вас, охломонов. И мы не прочь читать умные книжки. Мы-ста, мужики, не без разума люди, тожить не убогими рождены. А вы нам книжки под нос, — а нам бы сперва хлеба вволю, господин студент. Спи. Завтра в ночь бежим.
Сквозь щелку прошмыгнул первый лучик солнца, коснулся лица, Андрей звякнул кандалами, провел рукой по щеке, будто хотел снять липкую паутину. Проснулся с радостным предчувствием в груди: придет Варя, скажет, когда бежать. Стал ждать общей команды на подъем.
Начальник тюрьмы в сопровождении надзирателей начал обход.
— Встать! Смирно!
Каторжане замирали перед ним. Один неуважительный взгляд — и жди розог, "лисы", а то и "калача". Каторжане ели начальника глазами. Пятая камера в последние дни, как никогда, покладиста.
Андрей хорошо знает, что такое "калач". Однажды он имел неосторожность сказать начальнику тюрьмы, что их плохо кормят, надзиратели воруют хлеб. Его тут же завернули в калач: связали руки за спиной, к ним притянули босые ноги. Потом проволокли связанного лицом по полу, бросили на весь день валяться.
— Ну, кто хочет бунтовать? — измывался начальник.
Никто не хочет бунтовать в воскресный день: зачем лишаться удовольствия полежать на солнышке, перемолвиться с другом, побыть наедине с женой.
Ярится начальник тюрьмы, хочет вызвать пятую камеру на скандал, подозрительно смотрит в лицо каждому, тычет в носы перчаткой, авось кто взорвется. Но пятая камера, как никогда, смирна, кто-то миролюбиво бросает:
— Силов уж не будет бунтовать. Сила на вашей стороне. Отбунтовались. Плетью обуха не перешибешь.
— Ну-с, молодец, правильно сказал. Отдыхайте.
Запахло хлебовом. Принесли по фунту хлеба каждому, по черпаку мутной болтушки… Выпустили из камер во двор. Можно подремать, можно в карты срезаться, жену встретить.
Распахнулись ворота, в них начали входить женщины. Пришла Варя. Отвела Андрея в угол ограды, обняла, зашептала:
— Трудно будет бежать вам. На ночь начали ставить часовых за оградой. Карымцы спят на покосах в обнимку с ружьями, чтобыть тут же бежать за каторжными. Начальство чует, что кто-то хочет бежать, покладисты, мол, стали каторжники. Евдоким для всех замков отковал ключи. Но точны ли мерки, ить сымала на мыло. Возьми хлеб, ключи там. Не обвалился подкоп?
— Держится.
— Будем ждать у мельницы до полуночи, ежли не придете, то подождем до утра. Купила у надзирателя пистоль, сказала, мол, боюсь каторжных, пристают, да и бродяг тоже. Продал.
Пятая камера была готова к побегу. Ермила нашел крупный самородок и тайком передал его надзирателю, тот удивился и спросил:4
— За ча?
— За душевность. Вы меньше других порете людей, пожалейте и нас, сирых.
Этот? надзиратель дежурит у ворот. Убивать его не хотелось, он и правда лучше других. Может, пропустит за золото. Здесь и такое бывало. Третья камера тоже бежала недавно, но в кандалах, они позвали надзирателя, мол, нашли золотой самородок, хотели бы подарить за доброту. Зашел. Убили. Попутно еще трех караульщиков оглушили, ушли в тайгу. Там распилили кандалы, на это ушло много времени, поэтому их легко догнали и всех перебили карымцы. У пятой камеры не должно быть осечки. Выйдут без кандалов, для Андреевой компании приготовлена лодка, остальные убегут в тайгу.
Спит Карымская тюрьма. Тихо плывут над ней черные облака, изредка накрапывает дождь. Ночь — будто создана для побега. Из гнилого барака слышатся стон и хрип, безумные вскрики. Беспокойно позванивают цепи. Спит тюрьма, спят усталые надзиратели. Обрыдло и им, сторожить это стадо людей, завшивленных, злых, умирающих. Да и Варя сегодня была не в меру щедрой: принесла четверть самогону и угостила охрану. В мутный самогон был добавлен отвар маковых головок. Так, бывало, мать усыпляла ее в детстве, когда она раскапризничается. В пятой камере густой храп. Нарочно храпят каторжане, чтобы заглушить бряцание ключей: тюрьма дыровата, не услышали бы на улице. Двадцать каторжан — сорок замков, к каждому надо подобрать ключ. Никто не захотел оставаться. Все рвались на свободу. Ермила спокойно отмыкал тяжелые замки. Тихо звякнула последняя цепь, все свободны.
Ночь металась тучами, жрала звезды. Шумела тревожно река Карь. Тени скользили через двор. У ворот тихий говор. Удар по чему-то мягкому, вскрик — и снова тишина. Только ветер да рокот реки. По одному проскальзывали через ворота и растворялись во тьме. Расходились в разные стороны. Одни круто забирали в тайгу, другие бежали дорогой, до утра успеть уйти подальше от тюрьмы. Андрей с друзьями спустился к реке.
Тихо прошумели кусты, четыре человека шли к берегу. Евдоким поднялся, свистнул. Беглые пошли на свист.
— Сюда! Сюда! — шептала Варя — Ребята, сюда!
О борт лодки плескалась назойливая волна, сонно стонал куличок. Беглые прыгнули в лодку. Евдоким оттолкнулся веслом, течение подхватило лодку и понесло. Андрей тихо захохотал, обнял Варю. Евдоким резко качнул лодку, заворчал: