везде цел.
— Так если цел, значит, не повреждён, — заметил я, опустив лицо вниз, чтобы не пугать вновь появившихся.
— Наверное, новый теперь поведём. Повреждение может быть скрыто за изоляцией, а потом он увидел, глаза его расширились, и он воскликнул: «О, майн год»!
— Что, страшно?
— «О, майн год»! — повторил связист. — Что с тобой?
— Жизнь потрепала. Это лик войны…
— Ничего себе! Это за тобой медики приехали?
— Можно и так сказать.
— Это раненый, — в подтверждение моих слов напомнил о себе санитар, а потом, вероятно, решив с нами не связываться, сказал тому, кто сидел за рулём: — Фридрих, объезжай их слева. Нас ждут.
— Ага. Ты прав. Вас всех уже давно ждут. Только не здесь, а в Аду, — улыбнулся я всем собравшимся немецким захватчикам и вытащив из-под плаща верный ТТ, за пару секунд освободил мир от обременительного присутствия четырёх нежелательных персон.
Глава 20
Это мои гаубицы
Увидев, как быстро я разделался с его бывшими коллегами, Фриц застыл с широко распахнутыми глазами, точно так же, как это было чуть ранее — на чердаке.
— Отомри, — разрешил я.
Немец поморгал, а затем ошарашено произнёс:
— Неужели этому учат…
— … в секретной школе НКВД, — закончил я за него.
И задумался на тему: «Имеет ли смысл мне заниматься маскировкой „улик“, в виде четырёх уничтоженных противников и техники, или нет?»
«С одной стороны — да, надо бы тела убрать с глаз долой. Но, вот с другой стороны, все мы знаем что тут, в тылах, действует диверсионно-разведывательная группа русских. Так что нет ничего удивительного в том, что после её действий, остаются не совсем живые солдаты вермахта. Да и времени возиться с телами нет. Как, впрочем, нет и желания. А значит, оставляем всё так», — пришёл к логичному выводу я и, повернувшись к Фрицу, сказал:
— Бардак, оставляем всё, как оно есть. А сами едем к артиллеристам. Попробуем их добить на месте.
— Как? — вновь опешил тот.
— Придумаем как. Подъедем и всё решим.
— Но что мы им скажем, когда они нас увидят? Забабаха, у тебя есть план?
О том, что особо никакого плана нет и быть его не может, я говорить пленному, разумеется, не стал. Оно ему было знать ни к чему, ведь понимание того, что мы идём на верную смерть, могло серьёзно деморализовать корректировщика.
Поэтому решил на этот вопрос ответить максимально честно, но в то же время обтекаемо:
— План есть. Слушай. Согласно ему — плану, во всех своих бедах и несчастьях мы обвиним их — артиллеристов.
— Э-э, как это?
— Мы им напомним, что ты им по связи, когда она ещё работала, не раз говорил, что ни в коем случае нельзя прекращать вести огонь по колоннам. Мы же их слёзно умоляли продолжать обстрел и говорили им, что если они это перестанут делать, то русские обязательно до них доберутся. А они прекратили. И вот итог, они на грани уничтожения, и мы приехали к ним, — напомнил я Мольтке те же тезисы, что говорил ранее. — Как подъедем, ты, главное, не нервничай. Веди себя естественно, — стал говорить ему я. — Вновь и вновь напирай на то, что ты им говорил о приближении русских, а они тебя не слушали. Но, — я пристально вгляделся ему в глаза и, перейдя на более доверительный тон, произнёс: — Фриц, не хочу тебя в очередной раз пугать и предупреждать, но сам понимаешь, если ты расколешься или переметнёшься, то погибнем мы с тобой вместе. Ты же видел мою работу и должен понимать, что нас в школе НКВД ещё и не такому учили, — пленный закивал и собрался было произнести очередные заверения в лояльности, поэтому прервал его: — Ничего не говори. Будем считать, что я тебе верю. Готов?
Осмотрел не совсем презентабельный вид своего недобровольного помощника.
«Помят, конечно, немного. Слегка потрясывается от напряжения. Лицо серое. Впрочем, из-за его худобы это воспринимается как норма. Ну а так, вроде бы ничего».
Хотел было сесть за руль, но решил в последний момент усилить маскировку.
Снял с одного из санитаров нарукавную повязку с красным крестом, надел её себе на руку и, решив, что так будет лучше, озвучил новую легенду своему фрицу:
— Теперь я медик.
До позиции первой гаубицы добрались минут за пять. Грязь под колёсами изрядно мешала нашему передвижению, однако конфисковать немецкий гусеничный транспорт и продолжать движение на нём, я не решился. Хотя желание и было. Но в связи с тем, что та техника мне была абсолютно незнакома, рисковать я не стал. «Да, колёсный транспорт в непогоду показывает себя хуже, нежели гусеничный. Но лучше уж ехать на колёсном, чем идти пешком, когда неизвестная мне техника встанет на полпути», — рассудил я, выкинув из головы мысль о переходе на другое транспортное средство.
Но тем не менее, хотя колёса и были все залеплены глиной и грязью, мотор пёр как надо, крутя эти самые колёса, и мы медленно, но верно продвигались к своей цели.
Когда подъехали к первой позиции, то никого из живых не обнаружили. Рядом с гаубицей лежало с десяток уничтоженных фрицев, и никакого движения вокруг видно не было. Но я знал, что живые тут есть, потому что видел мелькания пары-тройки голов в кустарнике.
И сейчас мне было очевидно, что эти живые за нами пристально наблюдают, боясь выйти.
— Главное не делать резких движений. Сидим и ждём, — скомандовал я.
Фриц не ответил, и меня это порадовало. Я был уверен, что сказанные мной слова, были лишними, ведь пленный и сам всё прекрасно понимал.
Правда, радовался я недолго. Потому что Фриц произнёс:
— А может в воздух пострелять, чтобы внимание выживших привлечь?
От этих слов я чуть из сиденья не выпал.
Артиллеристы на взводе. Их соратников только что уничтожили. Они боятся, а потому могут начать стрелять в любой момент. А тут он предлагает пострелять.
«Идиот!» — чуть придя в себя, сделал заключение я.
И тут из кустов нам крикнули:
— Пригнитесь. Со стороны города бьют русские снайперы! Бегите сюда! Быстрее!
Высказанное предложение на первый взгляд казалось логичным. Но всё же, бежать в кусты, в неизвестность, было, на мой взгляд, глупо. А потому я слез с сиденья, показывая пустые