— Знаешь, — продолжил он, — что тебе должны хотя бы однажды разрешить сделать? Разрешить тебе хоть раз законно войти в магазин и купить там банку пива.
— Зачем? — удивленно спросила Донна.
— Как подарок, — объяснил он. — За все хорошее.
— Меня однажды обслужили! — в восторге воскликнула Донна. — В баре! Я тогда принарядилась и была типа с компанией. Барменша спросила, что я хочу, а я сказала: «Я бы выпила „коллинз“ с водкой». И она меня обслужила. Это в «Ла-Пасе» было. Там вообще клевое местечко. Можешь поверить? Про «коллинз» с водкой я из рекламы запомнила. Так что, если меня в баре кто о чем спросит, я отвечу как полагается. Веришь? — Она вдруг прямо на ходу взяла его под руку и притянула к себе, чего никогда раньше не делала. — Я такого кайфа в жизни не испытывала.
— В таком случае, — сказал Арктур, — ты, похоже, получила свой подарок. Свой единственный подарок.
— Ага, я врубаюсь, — заверила Донна. — Правда врубаюсь! Потом ребята из той компании сказали, что мне следовало заказать какую-нибудь мексиканскую выпивку вроде текилы, потому что это был типа мексиканский бар — там, при ресторане «Ла-Пас». Ладно, в другой раз буду знать. Я так это в своих банках памяти и записала. А знаешь, Боб, что я собираюсь в один прекрасный день сделать? Я собираюсь перебраться на север, в Орегон, и жить там в снегу. Каждое утро я буду лопатой убирать снег с передней дорожки. У меня там будет маленький домик и огород с овощами.
— Для этого тебе придется нешуточно экономить, — заметил Арктур. — Откладывать все, что зарабатываешь. Это недешево.
Взглянув на него, Донна вдруг засмущалась и промямлила:
— Он все для меня устроит. Как там его зовут…
— Кто?
— Ну, он. — Донна нежным голосом делилась своим секретом. Сообщала его Бобу Арктуру как своему другу — человеку, которому она могла доверять. — Мистер Тот Самый. Я знаю, как он будет выглядеть. Он будет сидеть за рулем «астон-мартина» и увезет меня в нем на север. А там будет маленький домик в снегу, к северу отсюда. — Немного помявшись, она сказала: — Снег очень милый, правда?
— А сама ты как думаешь? — спросил Арктур.
— Я никогда не видела снега, если не считать одного раза в горах Сан-Берду, но он был грязный и с ледяной коркой, и я тогда просто по-скотски навернулась. Я не такой снег имею в виду. Я имею в виду настоящий снег.
С какой-то особенной тяжестью на сердце Боб Арктур спросил:
— Ты правда уверена? Это действительно будет?
— Обязательно! — Донна кивнула. — Так карты говорят.
Дальше они шли молча. Назад к ее дому, чтобы забрать «эм-джи». Донна, погруженная в свои мечты и планы, и он — Боб Арктур. Боб Арктур? Тут он вспомнил Барриса и Лакмана, Хэнка и безопасную квартиру. И еще Фреда.
— Слушай, брат Донна, — спросил он, — можно я поеду с тобой в Орегон? Когда ты все-таки туда отправишься?
Донна мягко, с особенной нежностью ему улыбнулась и ответила:
— Нет.
Тут Арктур, зная Донну, понял, что она не шутит. И что потом ничего не изменится. Его затрясло.
— Тебе холодно? — спросила она.
— Ага, — кивнул он. — Очень холодно.
— У меня в машине хорошая печка, — сказала Донна. — Когда будем в киношке, согреешься. — Она взяла его ладонь, сжала ее, немного так подержала а затем вдруг отпустила.
Но подлинное ее прикосновение, в самом его сердце, помедлило. Так там и осталось. И все последующие годы его жизни без нее, когда он больше ее не видел и не слышал, ничего о ней не знал, жива она или мертва, счастлива или несчастна, это прикосновение всегда жило внутри него, никуда не уходило. Одно-единственное прикосновение ее ладоней.
* * *
Той ночью Боб Арктур притащил к себе домой симпатичную наркоманку по имени Конни. Конни сидела на игле и согласилась, чтобы он в обмен на пачку с десятью ампулами мекса ее трахнул.
Невысокая и худенькая, с длинными прямыми волосами, девушка сидела на краю кровати, расчесывая свои стремные волосы. Она была у него впервые. Арктур познакомился с Конни на торчковой тусовке и толком ничего про нее не знал, хотя уже несколько недель таскал с собой ее телефон. Сидя на игле, Конни, разумеется, была фригидна, но никакого облома это не сулило. Пусть в смысле собственного удовольствия она была к сексу равнодушна, зато ей было совершенно без разницы, какой это вид секса.
Это было очевидно с первого же взгляда. Полуодетая, с заколкой во рту, Конни сидела, скинув туфли, и бессмысленно глазела перед собой, очевидно, пропуская в голове очередной глючный номер. В лице ее, впрочем, худом и вытянутом, чувствовалась сила; пожалуй, решил Арктур, из-за резких линий выдающихся скул. На правой щеке У Конни был прыщ. Несомненно, она его даже не замечала; прыщи для нее значили никак не больше, чем секс.
Наверное, Конни просто не видела разницы. Для нее, давно сидевшей на игле, прыщи и секс были почти одно и то же — или даже совсем одно и то же. Дурацкая мысль, подумал Арктур. Подлинный идиотизм — заглядывать в голову наркоманки.
— У тебя тут зубная щетка есть? — спросила Конни. Она уже понемногу начинала клевать носом и шамкать, как обычно делали такой поздней ночью наркоманы. — А, хрен с ней. Зубы как зубы. Я их завтра… — Дальше Конни так понизила голос, что Арктур уже ее не слышал, хотя по движению губ знал, что она по-прежнему что-то бубнит.
— Знаешь, где ванная? — спросил он.
— Какая ванная?
— Где моются. Тут, в доме.
Приподняв голову, Конни возобновила свое рефлекторное расчесывание.
— А что там за парни так поздно сидят? Забивают косяки и болтают без умолку? Наверное, они тут с тобой живут. Точно живут. По ним заметно.
— Двое из них тут живут, — уточнил Арктур.
Ее глаза дохлой рыбы уперлись в него.
— Ты голубой? — спросила Конни.
— Стараюсь им не быть. Поэтому сегодня ты здесь.
— Ты что, пытаешься с этим бороться?
— Можешь не сомневаться.
Конни кивнула.
— Думаю, я скоро выясню. Если ты скрытый гей, ты, наверное, захочешь, чтобы я взяла инициативу на себя. Ляг, я все сделаю. Хочешь, я тебя раздену? Ладно, просто лежи, я все сделаю. — И она потянулась к его ширинке.
Позднее, в полумраке, он дремал от своего дозняка. Конни храпела рядом на спине, вытянув руки поверх одеяла. Боб Арктур смутно ее видел. Эти торчки, подумал он, спят как граф Дракула. Смотрят прямо вверх, а потом вдруг садятся, точно машина, которую перевели из положения А в положение Б. «Кажется… уже… день…» — говорит торчок — или, вернее, кассета, что у него в голове крутится, проигрывая ему инструкции. Разум торчка подобен музыке, которую слушаешь по радиочасам… порой она звучит мило, но лишь затем, чтобы заставить тебя что-то сделать. Музыка из радиочасов должна тебя разбудить; музыка из торчка должна заставить тебя стать тем средством, благодаря которому он сможет заполучить еще наркоты. Или на что ты еще там сгодишься. Он, машина, включит тебя в свой механизм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});