Читать интересную книгу Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

– Как ты думаешь, дойдут ли до нас военные действия? – спросила я Джеффри, глядя на горизонт, где море встречалось с небом, и их оттенки, казалось, божественным перстом были смазаны.

– Я уверен, они захотят окружить наши порты в Чарльстоне и Новом Орлеане. Другой вопрос, позволит ли им это наш флот.

– А что касается нас здесь, на Сент-Саймонсе?

– Я думаю, мы слишком малы, чтобы они нас заметили. Я фермер, а не солдат, но я не понимаю, зачем бы британцам приходить сюда. – Он тесно привлек меня к себе, и на мгновение я услышала целую симфонию звуков, состоявшую из дыхания нашего сына, стука сердца Джеффри и шума прилива. Я впитывала эту мирную музыку, запоминая ее ноты, чтобы вспомнить, когда наступит необходимость.

– Мистер Гоулд на новом маяке обещал следить за британскими судами и дать нам знать, если он их заметит. Мы под надежной охраной, Памела.

– Я рада. – Я вспомнила рассказы о зверствах, которые творили британцы и их индейские пособники на севере, и содрогнулась при мысли, что эти мародеры вторгнутся в мой дом.

Робби шевельнулся, открыл глаза и, увидев нас, широко улыбнулся. Он был приветливый и жизнерадостный, и его улыбка зажигала в моем небе солнце даже в облачные дни. Он потянулся за кувшином, подарком его тетки Джорджины, ставшим его постоянным спутником. Вместо крышки Джеффри прилепил сверху кусочек кожи с проткнутыми в нем дырочками, чтобы гусеница в кувшине могла дышать.

Джорджина нашла гусеницу на виноградной лозе и привезла ее Робби, поскольку в нашем саду не было ничего, что бы могло привлечь гусеницу или бабочку.

В свои шесть лет Робби был умненький и любознательный. Наблюдение за гусеницей превратилось у него в страсть с тех пор, как Джорджина сказала ему, что она должна превратиться в бабочку. Гусеница разжирела и несколько раз меняла кожу. Джорджина почти ежедневно привозила свежие листья, чтобы удовлетворить ее аппетит. Я не возражала против ее присутствия, так как удовольствие Робби затмевало все дурные предчувствия.

Я встала и начала собирать в корзину остатки нашего пикника. Джеффри натягивал сапоги.

– Мама?

Я повернулась к Робби:

– Да?

– Моя гусеница заболела…

Укладывая в корзину вымытые океаном тарелки, я взяла кувшин у Робби и присмотрелась. Ярко-оранжевая с поперечными черными полосками гусеница лежала на листе, готовясь к своему преображению.

Я покачала головой:

– Нет, она не больна. Она готовится стать бабочкой.

Глаза его расширились от возбуждения.

– Прямо сейчас?

– Нет, – сказал Джеффри, осторожно забирая у меня кувшин. – На это потребуется время. Но скоро.

Робби нахмурился:

– Она умерла?

– Нет, – успокоила я его. – Она готовится к новой жизни – вот и все.

Все еще хмурясь, он переводил взгляд с отца на меня:

– Это то, что делает сейчас Леда?

Леда умерла весной. Смерть ее стала тяжелым ударом для всех нас, особенно для Робби. Он видел ее перед похоронами завернутой в коричневое одеяло, и я подозреваю, что оттуда у него и появились такие мысли.

– Леда на небе, мой милый. У Господа.

Он снова стал пристально смотреть на кувшин. Детская нежная кожа у него на лбу разгладилась.

– Я думаю, она вернется. Как бабочка. Потому что она говорила мне, что не покинет меня.

Я с трудом проглотила плотный комок, застрявший в горле. У меня не хватило духу сказать ему что-то иное. Это было самое трудное для матери: понимать, что у тебя не на все есть ответы. Я провела руками по его темным локонам.

– Может быть, ты и прав, Робби. Но только не как бабочка. Я думаю, Леде больше бы подошло быть королевой, если она вернется. Ты же помнишь, она всегда любила все блестящее.

Он живо кивнул, улыбка снова заиграла у него на лице. Он стоял, держа в руках свой кувшин. Я всем сердцем желала, чтобы все то, что я ему сказала, была правда, что у нас всегда есть шанс стать чем-то большим, чем мы были прежде, что у нас будет возможность склеить разбитое, простить там, где прощение казалось невозможным.

Мы еще прогулялись по пляжу, прежде чем подняться в дюны, и океан сразу же смывал наши следы на песке, словно нас тут и не было.

Глория

Антиох, Джорджия

Июль 2011

Я прошла мимо комнаты Мими и быстро повернула обратно. Она стояла возле кровати, покрытой все тем же индийским покрывалом, которым она всегда застилала ее на протяжении почти шестидесяти лет супружеской жизни с моим отцом. Однажды она как бы между прочим сообщила мне, что я была зачата под этим вот покрывалом. Это гарантировало, что мне никогда не придет в голову посягнуть на него. Это было то, что мои внуки-подростки называли избыточной информацией.

– Что ты делаешь? – заинтригованная, поинтересовалась я, глядя на большой чемодан, лежавший у нее на кровати. Створки его были раскинуты, как крылья бабочки под стеклом. Она возилась с грудой одежды, разбросанной на кровати. В чемодане уже тоже был целый ворох. Я подошла поближе и увидела под одеждой бронзовые рамки.

– Я собираюсь к нашей девочке, Глория. Кто-то же должен побывать у нее, и не похоже, чтобы это была ты.

Я застыла на месте, глядя на свое детское лицо, смотревшее на меня со дна чемодана.

– Зачем ты это делаешь? Почему именно сейчас?

Мими внимательно взглянула на меня сквозь стекла очков.

– Разве ты не слышала, что Ава сказала по телефону? Оттуда-то я и знаю.

– У нее в голове сумятица. Она говорит о какой-то Памеле, у которой темные волосы и которая носит длинные платья. Как мы можем помочь ей, если мы не понимаем, чем она так расстроена?

Она не сводила с меня глаз, и я знала, что мы обе вспоминаем другое время, когда ярко светила полная луна, и запах вечерних примул тяжело висел в воздухе. Она остановилась между чемоданом и мной и бросила поверх фотографий несколько разноцветных велюровых брюк.

– Полжизни ты провела, Глория, живя только наполовину. Ты думала лишь о том, как много можешь ты потерять. Ава и я хотим, чтобы ты посмотрела получше, как много ты можешь приобрести.

Она сжала руками край чемодана, и я заметила на коже запястий переплетенные синие вены, как дорожные карты, и маленькие косточки, показавшиеся вдруг такими хрупкими. Мими была маленькая женщина, чья личность всю жизнь не позволяла мне замечать все это. До сих пор.

Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы ее услышать.

– Разве я ничему не научила тебя? Почему Бог создал тебя моей дочерью, если я не могла ничему тебя научить?

Моя девяностолетняя мать плакала, и стыд резанул меня.

– Смерти нет, – ответила я спокойно, – есть только смена миров. Ты сама меня научила так думать, помнишь? Когда умер папа. Это научило меня не бояться. Это придало мне смелости делать то, что приходилось мне делать.

Она помолчала.

– Так ты поедешь со мной?

Я глубоко вздохнула. Я терпеть не могла быть неправой, в особенности когда в том меня уличала мать.

– Полагаю, что мне придется. Ты же совершенно слепая. Если ты станешь настаивать на том, чтобы ехать одной, мне придется вызвать дорожный патруль в целях общественной безопасности. Но мне нужен по крайней мере день или два, чтобы позаботиться о еде для Генри и чтобы в дамском карточном клубе меня кто-нибудь заменил…

Мими захлопнула крышку чемодана.

– Я уезжаю через полчаса, с тобой или без тебя. У меня нет никаких сомнений – твой клуб устоит, а Генри уже не ребенок. И уж точно он не умрет с голоду без твоих забот.

Она была, конечно, права, но мне не хотелось доставить ей удовольствие, признав это. Так что мы обе смотрели на чемодан, стоявший на покрывале, как на пятно, с которым мы не знали, как справиться.

– Я полагаю, следует вызвать кого-то из мальчиков, чтобы они пришли и отнесли его в машину, – прервала я наше молчание. – Надеюсь, Мэтью не откажется затащить его в дом, когда мы приедем.

– Мы не станем у них останавливаться! Они – новобрачные в конце концов. У сестры Джун есть пансион на Сент-Саймонсе, так что мы снимем там помещение на неделю с правом продлить свое пребывание, если нам это понадобится. Там как раз две спальни. Спать с тобой в одной комнате я не смогу – ты храпишь.

Я вздохнула, прикидывая, сколько же времени она поджидала с открытой дверью над чемоданом, пока я не пройду мимо, чтобы завести со мной разговор о поездке.

– Прекрасно, – сказала я, повернувшись, чтобы пойти к себе и забросить несколько вещей в чемодан гораздо меньших размеров. – Но мне нужен час, чтобы собраться. Пока я укладываюсь, ты можешь позвонить Стивену и попросить его приехать и отнести вещи в машину.

Она буркнула что-то, чтобы дать мне понять, что она меня слышала – и была не в восторге от того, что я сказала. И когда я уже выходила, последнее слово осталось за ней:

– Соберись лучше на несколько недель. Мы можем там задержаться.

Подходя к своей комнате, я замедлила шаг. Мои мысли обратились к дубам Сент-Саймонса и воскресающим мхам, скрывающимся в их стволах. Доставая из чулана чемодан, я подумала об Аве и о том, не приведут ли мои усилия защитить мою дочь к тому, что я потеряю ее навсегда.