— Вы хотите сказать «приносил».
— Почему, Мишель?
— У Причарда дурные наклонности, сударь, и я удивлюсь, если это животное не кончит плохо!
— Значит, Причард любит яйца, Мишель?
— В этом виноваты вы, сударь.
— Как, я виноват в том, что Причард любит яйца? Я в этом виноват, именно я?
— Да, именно вы.
— Ну, знаете ли, Мишель, это уж слишком! Мало того, что о моих книгах говорят, будто они развращают моих современников, теперь вы присоединились к клеветникам и говорите, что мой пример развращает Причарда!
— Помните ли, как однажды, когда вы ели на вилле Медичи яйцо всмятку, господин Рускони сказал при вас такую чушь, что вы выронили яйцо?
— Что же, у меня не было подставки для яиц, Мишель?
— Не было, сударь: Алексис все перебил.
— Значит, я выронил яйцо?
— Да, сударь, — на пол.
— Теперь я это ясно вспоминаю, Мишель.
— Помните ли вы также и то, что позвали Причарда, который разорял в саду клумбу фуксий, и велели ему слизать с пола яйцо?
— Не помню, Мишель, разорял ли он клумбу фуксий, но я действительно помню, как велел ему слизать с пола яйцо.
— Так вот, сударь, это его и погубило.
— Кого?
— Да Причарда же! О, его не надо два раза подталкивать к дурным поступкам.
— Мишель, вы так многословны…
— Я не виноват, сударь, вы все время меня перебиваете.
— Действительно, Мишель, это правда. Ну, и на что же дурное я навел Причарда?
— Вы заставили его съесть яйцо. Видите ли, это животное было невинно, как новорожденный младенец; пес не знал, что такое яйцо, и принимал его за плохо выточенный бильярдный шар. Но вот вы приказываете ему съесть яйцо. Прекрасно! Теперь он знает, что это такое… Через три дня к вам приходит господин Александр и жалуется на свою собаку, которая слишком сильно кусает. «А как мягко берет Причард! — сказал я ему. — Посмотрите, как он приносит яйцо!» И я иду за яйцом на кухню. Кладу его на лужайке и говорю Причарду: «Принеси мне это, Причард!» Причард не заставляет повторять ему дважды. Но знаете ли, что делает этот хитрец?.. За несколько дней до того, этот господин как бишь его, у которого челюсть дергается, знаете?
— Да.
— Вы помните, что он заходил к вам?
— Превосходно!
— Причард как будто бы не обращал на него внимания, но от этих горчичных глаз ничто не ускользнет! Вдруг он притворился, что у него такой же тик, как у того господина. Раз! И яйцо раздавлено. Он, словно устыдившись своей неловкости, поспешил проглотить все — белок, желток и скорлупу. Я решил, что это случайность, принес другое яйцо; едва он прошел с ним в пасти три шага, как у него снова появился тот же тик. Хлоп! И второе яйцо проглочено. Я начал кое-что подозревать! Пошел за третьим… Если бы я не остановился, сударь, все двадцать пять яиц были бы там! Так что господин Александр, такой насмешник, сказал мне: «Мишель, возможно, вы сделаете из Причарда хорошего музыканта или астронома, но наседка из него плохая!»
— Почему вы никогда не рассказывали мне об этом, Мишель?
— Потому что мне было стыдно, сударь.
— О Мишель, не надо до такой степени отождествлять себя с Причардом!
— Но это еще не все!
— Как, это еще не все?
— Этот нигедяй до безумия любит яйца.
— Ну и что же!
— Он съедал все яйца у господина Акуайе! Господин Акуайе сообщил мне об этом. Где, вы думаете, Причарду отрезали лапу?
— Вы же сами мне сказали, в каком-то парке, где он забыл прочитать табличку.
— Не шутите так, сударь: я думаю, нигедяй умеет читать.
— Мишель… Причарда обвиняют во многих преступлениях, но такого обвинения еще не выдвигали!.. Но вернемся к отрезанной лапе Причарда. Где же, по-вашему, с ним случилось это несчастье, Мишель?
— Конечно, в каком-нибудь курятнике, сударь.
— Это произошло ночью, Мишель, а ночью курятники заперты.
— Какое значение это для него имеет?
— Ну, вы не заставите меня поверить, что он пролезет в отверстие, в какое проходит курица!
— Но, сударь, ему незачем входить в курятник для того, чтобы есть яйца.
— Что же он делает?
— Он зачаровывает кур. Видите ли, Причард — что называется обольститель.
— Мишель, вы все больше удивляете меня!
— Да, сударь! Да, сударь! Он околдовывал кур на вилле Медичи… Я думал, что куры господина Шарпийона, о которых я столько слышал как о курах необыкновенных, будут не так глупы, как куры с виллы Медичи; но я вижу, что куры везде одинаковы.
— И вы думаете, что Причард…
— Он околдовал кур господина Шарпийона: вот почему они не несутся или, вернее, вот почему теперь они несутся только для Причарда.
— Черт возьми! Мишель, мне очень хотелось бы взглянуть, каким образом он околдовывает кур Шарпийона!
— Может быть, вы незнакомы с нравами земноводных?
Я уже говорил, что восхищался познаниями Мишеля в естественной истории.
— Так, — сказал я, — теперь мы занялись жабами! Какое отношение, черт возьми, Причард имеет к жабам?
— Вам известно, что именно жабы дали врачам уроки родовспоможения, как лягушки научили людей плавать.
— Ни одна, ни другая истина для меня не доказана, Мишель.
— И все же существует жаба-акушерка. Вы считаете, что это врачи научили ее принимать роды?
— Нет, в этом я уверен.
— И все же, — продолжал Мишель, — либо жабы должны были научить врачей принимать роды, либо врачи должны были научить этому жаб; но, поскольку жабы существовали прежде врачей, вполне вероятно, что врачи брали уроки у жаб.
— В конце концов, это возможно, Мишель.
— О, это так и есть, сударь, я уверен.
— Ну, и что же дальше? Что общего у Причарда с жабой-акушеркой?
— Общее то, сударь, что таким же образом, как жаба-акушерка помогает своей подруге, Причард помогает своим курам.
— Ну, Мишель, это уже что-то невероятное, друг мой.
— Нет, сударь! Нет, нет, нет! Встаньте завтра пораньше; ваше окно выходит на курятник: взгляните сквозь жалюзи. Вы такое увидите, чего никогда еще не встречали!
— Мишель, ради этого я, повидавший столько всего, в том числе шестнадцать смен правительства, не только встану когда вам угодно, но готов не спать всю ночь.
— Нет необходимости ждать всю ночь; если хотите, я разбужу вас.
— Разбудите меня, Мишель, тем более что мы отправляемся на охоту в шесть часов утра и, следовательно, вы не причините мне большого беспокойства.
— Так это решено?
— Решено, Мишель; но каждый вечер, — упорствовал я, стыдясь, что так легко поверил в галлюцинацию Мишеля, — каждый вечер калитку, отделяющую маленький двор от большого, запирают, как же Причард входит? Он прыгает через забор?