Читать интересную книгу Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш

– Ты чего так вырядился? Ты что здесь делаешь?

Он пытается согреться, обхватив плечи ладонями; на нем только блузка.

– Долгая история. Может, в машине расскажу, а?

Открываю переднюю пассажирскую дверь, и он запрыгивает в машину. Как женственны его ноги в намокших, облегающих колготках! Черт, просто зависть берет. Я свои бесформенные сосиски прячу в джинсы.

– Откуда едешь? – спрашивает.

– С друзьями встречалась, – говорю поспешно. – Гораздо интереснее, где был ты.

Джейсон смотрит на меня широко раскрытыми, словно навеки удивленными глазами. Поразительно, я вдруг осознаю, что его именем и пыталась отделаться от приставучего извращенца. Оно как-то первым пришло в голову, когда меня спросили о друге. А он, оказывается, девчонкой нарядился!

– Я тут в драмкружок попал. Играл девушку. Репетиция у нас была, понимаешь? Вышел я стаканчик пропустить, то да сё; где один, там и другой. Потом возвращаюсь – а у них заперто! И вся одежда, и бабки – все в раздевалке осталось. Такое только со мной и могло случиться, – вздыхает он горестно.

По дороге в Кауденбит рассказываю, что, судя по всему, турнира мне не видать как собственных ушей. Въезжаем на главную улицу города. Смотрю, парень заволновался.

– Э-э… Вот бы ты меня прямо к дому подвезла, а? А то некоторые могут неправильно понять…

Хохочу, не могу остановиться, а он сползает по креслу под сиденье и оттуда рассказывает, как подъехать к каким-то баракам возле железнодорожной станции.

– Ой,бля! – Внезапно он ныряет еще ниже, увидев людей, выходящих из занюханного паба на углу. – Сосед Уотсон!

Только когда этот самый Сосед проходит своей дорогой, подъезжаем к дому Джейсона.

– Дженни, а можно я тебя еще об одной услуге попрошу?

Пожалуйста, постучи и попроси моего старика принести мне куртку, кроссовки и спортивные штаны.

Если честно, то идти не хочется. Но у него такой умоляющий взгляд.

– Ладно, схожу…

Вылезаю из машины и подхожу к дому. Из-за дверей ревет и грохочет рэп, некоторое время я безуспешно молочу кулаком. Наконец, передо мной появляется изрядно помятое желтое лицо, похоже, сильно обожженное с одной стороны. Другая сторона лица здорово на кого-то смахивает, но не могу сказать, что на постаревшего Джейсона. Грохот из дома просто оглушает, и хозяин уходит убавить громкость. Он возвращается, и я пересказываю все, что слышала от Джейсона. Удивленно качая головой, старик приглашает меня в прихожую. Там царит запах пережаренной пищи, вся мебель – старье.

– Извините за шум. Сижу вот, «Фифти сентс» слушаю. – Потом, вспомнив о Джейсоне, поднимается наверх и возвращается с одеждой.

Несу все в машину и жду снаружи, пока Джейсон воюет с трико и кроссовками.

Он выбирается из машины и смотрит на меня.

– Спасибо тебе, Дженни. Я твой должник. – Улыбка от уха до уха враз меняет мальчишеское лицо: теперь на нем только глазищи, блестящие зубы и неуемная энергия. – Ты не девушка, а чудо. Сразу видно, не маменькина дочка.

Он идет домой к себе, а я – к себе. Блин, а напрасно я его за чмо держала, теперь он кажется мне намного интереснее. И вообще, такой милашка…

Дома я вся бурлю событиями прошедшего дня. Чтобы успокоиться, включаю запись любимого документального фильма, посвященного смерти Курта Кобейна. Я обожаю такое время: все уже легли, и дом мой; наконец-то можно спокойно посмотреть телик. Да, Кобейн был гением. Вот так вот запросто плюнуть на всеобщее поклонение, предпочесть смерть – славе. Ну разве не в этом нравственное совершенство, сила духа, к которой мы все стремимся? Перед глазами все плывет; в моих мечтах Курт Кобейн появляется в Кауденбите на огромном мотоцикле, забирает меня с собой, увозит из этого города, и вот мы уже катим по пыльным сельским дорогам южной Европы. А потом останавливаемся где-то в Италии, на вершине залитого солнцем холма, и занимаемся любовью…

Вдруг слышу – открылась дверь. Ну вот, только собралась спокойно помастурбировать! Кого там несет, ночь на дворе…

Заходит отец, с ним Амброз; собачьи морда перевязана бинтами. Отец обычно на меня набрасывается, когда засиживаюсь допоздна, а тут вдруг бочком так, бочком:

– Э-э… добрый вечер!

Подхожу к собачке. Из бинтов печально торчит один глаз.

– Господи, что стряслось? – всплескиваю руками, словно и не догадываюсь.

Отец косо смотрит на несчастного песика.

– Да вот, сегодня в Данфермлине средь бела дня на него налетела пара ротвейлеров. Бедняга едва без глаза не остался.

Ездили к ветеринару, зашивали морду.

– Как ты такое допустил?

– А что я мог сделать? – взрывается он и добавляет с подозрением: – А с чего это ты вдруг печешься о собаке?

– А с того самого, что ты используешь его как вещь, как и все остальное, что попадается тебе на пути! – кричу ему в лицо.

Бубнит что-то в ответ, мол, Инди разбудишь, и маму. А я нарочно хлопаю дверью – пусть теперь расхлебывает.

О, тут как тут! Мамочка появляется на лестнице в ночнушке и жалобно спрашивает:

– Что стряслось, Дженни? Что такое?

– Спроси это недоделанное чудовище, за которое у тебя хватило мозгов выйти замуж! – огрызаюсь я и скрываюсь в комнате.

– Не смей так говорить с отцом! Не смей так говорить в этом доме, нахальная девчонка! – визжит она в ответ; слышу – отец ее уже успокаивает. Не знаю, кто из них гаже. Вот ведь предки достались: мерзкая свинья и тупая курица.

9. В “Готе”

Сидим в “Готе”. Сосед Уотсон ставит ребром охуительно важный, философский, я бы сказал, вопрос:

– Не понимаю, – говорит, – чего телки так прутся от трусняковых резинок, торчащих из-за пояса? Вот девка такая… ну, вообще никакая, и думает: “Ха, раз у меня из штанов торчит этикетка от Кельвина Кляйна, значит, я – секс-бомба!”

– Во, во, бля, дело говоришь! Видел я Лару на Алом Шуте над барьером, у нее из-под белых штанов черные трусняки так и светились! Я уже тыщу раз на дивидюке посмотрел.

– А кто снял-то?

– Да сам, бля, кто ж еще? – поворачиваюсь я к нему. – На турнире в Перте в прошлом году. Шекивзял камеру в тамошнем колледже дополнительного образования. В главном корпусе на Холбит-роуд в Данфермлине, а не в этом позорном сарае здесь, в промзоне; тоже мне, настроили, пидоры! – заявляю на весь кабак.

Тут заходит Дюк Маслбери; видит, гад, что у меня в кружке почти пусто, но молча усаживается. Ну ладно, сука, бля, я припомню.

– Слыхал, она с Дженни Кахилл едет куда-то на юг, в Хоик, что ли. На большой турнир.

Рассказываю, а сам вспоминаю: она ведь мне вообще-то вчера жизнь спасла. Если бы не Дженни с машиной… Эх, хорошая девочка. Все мои бредовые объяснения приняла без вопросов. Сразу чувствуется: порода.

А Дюк смотрит на меня, как на идиота.

– И ты, что ли, едешь?

Ну да. Ну а че? Две хорошие местные девочки едут настучать по пизде мешалкой пертширским кошелкам. Да это мой долг патриота и посла доброй воли Файфа, вот так, бля!

Хорошо тут в «Готе», спокойно. Старик дома просто заебал, крутит «Сколько вас, (желающих мне смерти)» по сто раз на дню, и все громче и громче. Сидит на разбитом стуле, пьет «Стеллу» из банки, а из глаз текут слезы.

10. В солярии

Не вылезаю из постели, пока Подонок не упрется на работу, Инди – в школу, а Пустое Место – по магазинам. Ну все, вроде не придется ни с кем столкнуться. Я живу с чудовищами, и не передать словами моего к ним отвращения. Наконец, берег чист, я долго и сладко мастурбирую. Я – на байке, за спиной у этого Элли Крейвица; Лара сказала, так зовут обаяшку, который тусуется с Джейсоном. Горячая кровь приливает к коже лица, словно средиземноморское солнце ласкает щеки; я кончаю – бурно, содрогаясь всем телом. У меня был секс только с двумя парнями, – но разве можно сравнить с тем, как я делаю это сама?

Откидываю пуховое одеяло, отдаю прохладе разгоряченное тело. Некоторое время прихожу в себя, а потом встаю и собираюсь. В машину и в спортзал, на степ! Замшелый пьянчуга на входе что-то бросает мне вслед. Ха, кажется, комплимент.

Тружусь до пота. Проверяю телефон – эсэмэска от Лары. Мы встречаемся в солярий-студии «Альфа», это в центре.

Заходим в соседние кабинки. Между нами – только тоненькая перегородка. Мы влезаем на лежаки, раздается мощный гул; взрыв света заставляет меня морщиться даже под темными очками. Поначалу все нормально, мне грезится тропический пляж, и просто не верится, что я где-то в центре Кауденбита. Но становится как-то слишком жарко, картинка в голове меняется. И вот мне уже кажется: я – цыпленок на вертеле, а вертел – над открытым огнем. Блин, я даже запах чувствую!

– Что-то мне это не нравится, Лар! – Я пытаюсь до нее докричаться, захлебываясь в волнах ослепительного света. Окаменевшая от испуга попа жмется к холодному стеклу. – От меня уже паленым воняет! Это что, полезно?

– Вы болтаете вздор, миз Кахилл, – доносится отрешенный голос из соседнего аппарата. – Это офигительно полезно.