Удивительно, что в них хоть что-то осталось. Мне кажется, я за ночь их выплакала. К зеркалу оборачиваюсь и застываю. Опухшие красные глаза. Капилляры в них полопались. Губы искусаны в кровь. По ладоням отметины от ногтей. Господи, ну и вид. Сама на себя не похожа. Только в руках телефон вибрировать начинает. И на экране фотография появляется. Принимаю вызов, не задумываясь. Улыбаюсь.
— Блять, Аня… Прости, — улавливаю нотки облегчения в его голосе, а также шум дороги и то, как он затягивается сигаретным дымом. — Думал, если сейчас не ответишь, я к тебе прямиком заявлюсь.
— Нет, — говорю громче обычного и пялюсь на дверь комнаты. Не хочу быть застуканной. — Не надо, правда. Всё хорошо. Просто… Просто проблемы в семье. Надо было побыть в кругу семьи. — вот тут вру дорогому человеку. Любимому человеку. Слезы предательски вырываются. Катятся по щекам. Закрываю рот ладошкой и просто зажмуриваюсь. Так сильно, что на переносице сводит.
— Я могу помочь? — доносится из динамика.
— Нет, спасибо. Сами справимся. — шепчу и улыбаюсь его заботе. Сердце колошматит и разбивается о ребра. Внутри всю трясет. Понимаю, что хочу его увидеть. Хочу к нему.
— Увидимся сегодня? — спрашивает, снова затягиваясь. Я машинально втягиваю воздух. Отдаленно слышу знакомый голос соседки. Выглядываю в окно. И точно определяю, где стоит. Не ошибаюсь. Задыхаюсь. Внутри все воспаляется. Бабочки ото сна просыпаются, порхать начинают, заводят свой невидимый танец. Внутри все гореть начинает. Кожу жжет от его взгляда. Боже. Даже сейчас понимаю, что готова сбежать, лишь бы оказаться в его объятьях. В его теплых, надежных руках. Это нормально, так гореть человеком? — Я пиздец как соскучился, — говорит, вот только смотрит в упор на меня. Улыбается. Господи, как он улыбается.
— Прости за мат. Но от того, что внутри происходит, нормальных слов не подобрать. Меня шманает от тебя, как псину. Кроет невероятно. Я не могу без тебя. Веришь? — звучит словно клятва. И я ее подтверждаю.
— Я тоже без тебя не могу, — шепчу в динамик. Улыбаюсь и плачу. Плачу от счастья. Во мне сейчас такие эмоциональные качели играют. Но я чувствую себя живой. С ним. Тут, будто в клетке нахожусь.
— А ты смог бы меня выкрасть? — спрашиваю и ужасаюсь своих мыслей. Боже, откуда? Как я вообще могу думать о таком?
— Сейчас или до ночи ждем? — он не уточняет, что это в теории, или не говорит, что это плохо. Он просто показывает, что может и готов. Вопрос только в том, когда я буду на это согласна. Он уже знает ответ. И я понимаю, что готова с ним сбежать. Наверное, готова… Какая-то внутри недосказанность остается.
— Я люблю тебя. — впервые первая говорю.
— Я люблю тебя… Слышишь? Люблю. — прикладывает одну руку к груди в районе солнечного сплетения. — Чувствуешь, как оно колошматится? — выдает в трубку Кир. И я чувствую. Прикладываю свою руку к своему сердцу. Представляю, как у него. У самой ведь то же самое происходит. Меня трясет. Терзает всю. Сердце одурело несется. Выдает такие ритмы, что я давно должна стать пациентом кардиологии. Слышу приближающиеся шаги и отхожу от окна.
— Мама идет, — тихо говорю. — Пожалуйста, уезжай. Я напишу, как смогу. — возвращаюсь обратно на кровать. В сторону икон не смотрю. Понимаю, что больше они не спасут. Моя душа уже во власти Кирилла и я не могу этому препятствовать. Сама этого хочу. И сама ему её отдаю. — Я люблю тебя, — повторяю и отключаюсь. Телефон под подушку швыряю. Сердце колотится.
— Анна, собирайся! — командует мама и уходит, оставляя меня наедине с собой.
В клинике мы ждем своей очереди. Мама молчит. Тишина давит. А вот Кир продолжает звонить и писать. Отвечаю изредка, так, чтобы мама не видела.
— Кому ты там строчишь всё время? — спрашивает недовольно.
— В чат группы. И показываю для ее успокоения экран чата с одногруппниками.
Потапова Инна: А где у нас методология?
Аверина Алина: А она сегодня есть разве?
Новиков Георгий: Ты вообще расписание смотришь хоть иногда?
Анна Бурцева: Ребят, всем привет. В 105 и 103 группах совместные пары весь день на втором этаже в сто четверной аудитории. Также сегодня методологию и компьютерные технологии будут замещать другие преподаватели. Меня сегодня не будет, поэтому все вопросы к Тиназовой Ксении. Она меня заменит на пару дней! Спасибо за внимание!
Филимонова Наталья: О, можно прогулять, значит?
Анна Бурцева: Я бы не стала так рисковать. Эти преподы сами отмечают посещаемость, и я потом никак не смогу доказать ваше присутствие. Пожалуйста, не подставляйте меня.
Потапова Инна: Тут нет никого.
Анна Бурцева: Людмила Михайловна написала, что задержится на двадцать минут. У них там педсовет. Просит не расходиться.
Тиназова Ксения (Тина): Ребят, все вопросы ко мне. Оставьте Аню в покое и не разводите срач в группе.
— Пойдем, наша очередь. — заходит со мной в кабинет.
— Привет, Соф! — обращается к своей подруге, моей крестной и по совместительству врачу-гинекологу. У неё своя клиника, но она продолжает работать. В основном с беременными, конечно, но и близких осматривает и консультирует.
— Привет, Ир, — обращается она к маме. — Анюта, проходи, садись. — показывает на место перед собой. Я волнуюсь. Знаю, что ничего большего, чем ласки не было, но все равно трясет, что даже об этом можно как-то узнать. Естественно, что сама никогда не скажу, но все же. Но, а что если даже от ласк можно лишиться девственности?!
— Что привело ко мне? — спрашивает Софа.
— Нам нужна справка, что она девочка, — не стесняясь, говорит мама, а я готова провалиться сквозь землю. Краснею и неловко ерзаю на стуле.
— Ир, ты до сорока её в девственницах держать будешь? — хмурится София. — Снимай все снизу и иди на кресло. — Поступаю так, как говорит. Хочется сбежать от взгляда мамы. Отворачиваюсь и прохожу за ширму. Раздеваюсь и забираюсь на кресло. Закидываю ноги. Знаю уже как. Прохожу обследования два раза в год.
— Это разве плохо? — сокрушается мама.
— Не то чтобы… Но ей уже скоро двадцать четыре, и ей уже пора бы девушкой стать. Для её же здоровья, — слышу, как София надевает перчатки и проходит ко мне за ширму. — Расслабься. — мягче, чем с мамой разговаривает. Щупает. — Угу, можешь одеваться. — сдергивает перчатки и выходит, оставляя одну. Теряюсь в догадках.
— Ты же знаешь, в нашей семье девочки должны быть чистыми, когда выходят замуж. Чтобы муж был её первым мужчиной, — отвечает строго мама, когда я возвращаюсь на место.
— Ир, сейчас не двадцатый век, где смотрели на девственность и пятна крови на простыне. И то, даже