Кстати, я постоянно замечаю за собой некоторую странность. Я вижу только окружающие меня стены, но с трудом запоминаю лицо знакомого человека и даже не могу узнать его на улице. Зато какую-нибудь глупую деталь обстановки помню годами. И если замечаю в знакомой комнате какие-либо изменения, то чувствую себя обиженным. Однажды пришел в новую квартиру друга и увидел, что это уже другой человек, а вовсе не тот, которого я знал. И понял, что он мне неинтересен. Как ты думаешь, что – мои привязанности сродни кошачьим? И о тебе тогда я тоже думал, что ты должна навсегда остаться в этой голубой свежеотремонтированной спальне с запахом краски, освещенная луной. А я должен сидеть вот так, на краешке кровати и рассказывать истории про листья и цветы. Лилии, розы, фиалки...
Лилии, розы, фиалки.
Это была его любимейшая теория. Он не помнил, откуда она пришла, но благодаря ей родилась серия графических работ “Цветы”, из которых выделялась особенно одна – “Запах лепестка белой лилии”.
В тот вечер он решил подарить ее Маргарите по одной простой причине. Он чувствовал себя обесцененным всей этой историей. Ему необходимо было доказать свое несомненное превосходство, хотя бы в тех вещах, в которых он действительно превосходил ее.
– Лилии, – говорил он, – лилии – это совсем никакая не невинность. Хотя в классическом понимании они символизируют чистоту и непорочность. Мы не приписываем этот цветок маленькой девочке, так ведь? Маленькую девочку мы сравним с простенькой ромашкой. А лилию – лилию мы отдадим вполне созревшей девице, которая еще невинна в чисто физическом смысле, но уже обуреваема, разъедаема страстями и желаниями. Пусть еще туманными и несформированными, но известными. Лилия – символ непорочности, но лишь физической, за которой маячит явное желание с этой непорочностью расстаться.
А этот запах! Запах, который может свести с ума за одну только ночь. Неприлично иметь такой запах. Конечно, линии самого цветка строгие, готические и не такие вульгарные и пошлые как у розы. Но, мне кажется, что за чистотой и строгостью форм прячется извращенность и надуманность. Это – непорочность, которая еще не успела.
Он указал на картинку. Вот в этом все. Иногда я думаю, что это лучшее, на что меня хватило. И еще мне хочется, чтобы это лучшее хранилось у тебя. Не знаю почему, но мне кажется, что все растеряется, исчезнет. Я безалаберный человек и не смогу сохранить... – Сохранить, – задумчиво повторила Маргарита. – Я сохраню это в большей степени, чем ты даже рассчитываешь. Я напишу стихи.
И написала на другой же день. “Из хрустальной темно-синей дали – запах лилий мертвенной отравой...” Это было продолжение его картинки – изображение плавно перетекало в слова. И было странно, очень странно, потому что на мгновение Максу показалось, что его понимают. И снова боль нежданного стыда кольнула сердце. Искра доверия, возникшая из удачного сочетания слов на листе бумаги, изменила его планы, и он принял игру, предложенную Маргаритой.
***– Что для него больнее всего? Только если мы будем вместе.
– Ты хочешь сказать... Но это невозможно. Ты мне совсем не нравишься. Ты – старая, толстая и не в моем вкусе.
На эту тираду Маргарита не обратила никакого внимания, можно было подумать, что речь идет вовсе не о ней.
Макс продолжал:
– У меня, конечно, были женщины, и я, конечно, знаю, как с ними обращаться.
– У меня, конечно, была собака... – язвительно продолжила Маргарита. – Какое мне дело до того, был у тебя кто-то или нет. Уж как-нибудь переживу.
Макса передернуло от ее холодного презрения. Можно ли иметь дело с таким человеком? Но это пробуждало и любопытство – она предлагала не любовь, а сделку. Выгодную ли? Это, конечно, был вопрос. Но это было действием, а действие, как известно, отвлекает от переживаний. В чем Макс в этот момент себе ни за что бы не признался – так в том, что где-то в подсознании у него зрел и другой интерес к подобному предложению. Это было любопытство ревности. Он хотел найти в той, которую предпочли ему, собственные ощущения Валентина, ощутить его желание, понять его интерес к этому, в глазах Макса невзрачному, существу, которое, несомненно, представляет что-то как собеседник, но не более того. Но Валентин-то нашел в ней другое – в собеседниках он не очень нуждался – сам мог заговорить кого угодно до полусмерти. Лишь бы слушали.
Это было мазохистское желание самому стать участником того действа, которое вставало перед его глазами в ночных кошмарах.
Нужно было решаться, и Макс предпринял последнюю попытку наладить все другим возможным путем. Он подкараулил Валентина возле его дома. Точного адреса Макс не знал, но случайно в разговоре услышал про кафе “Анечка”.
– Ха-ха-ха, – смеялся тогда Валентин, – эта Анечка постоянно заглядывает в мои окна.
Разумеется, при таком ориентире вычислить дом не составило труда. И рано утром Макс уже прогуливался под окнами кафе. Не прошло и часа, как появился Валентин. Макса он увидел сразу, и его лицо выдало... что? смятение? раздражение? ярость?
Он подлетел к Максу и зашипел:
– Кого это ты здесь ждешь? Не меня, случайно? Разве тебе еще не объяснили, что мне можно изменить один раз. Что я не прощаю такие вещи.
– Я думал... – растерялся Макс, от неожиданности решив, что Валентину известны его разговоры с Маргаритой. В голове четко сформировалась мысль о вероломстве женщин и еще о том, что его опередили. Неужели она позвонила ночью, как только Макс ушел?
– Ничего ты не думал, – оборвал его Валентин, – мне рассказали, что ты ушел с марафона с этим ничтожеством.
Тут Макс понял, что Валентин говорит об одном небезызвестном эпизоде, который имел место быть. Совершенно озверев от холодности любовника, Макс позволил себе забыться настолько, что провел ночь с незнакомым мужчиной, о чем было незамедлительно сообщено по адресу. Кто-то вдохновенно следил за каждым его шагом, и не просто следил, а даже пытался двигать им, как шахматной пешкой. Он чувствовал, что с той самой минуты, как переступил порог Дома Знаний, его всего опутали паутиной домыслов, сплетен и еще чего-то, названия не имеющего, но очень опасного.
Макс вовремя сдержался и ничего не сказал о своих встречах с Маргаритой. Он имел оружие, которое необходимо было прятать до времени.
– Почему, где бы ты ни появился, – с отвращением спросил Валентин, – ты всегда тащишь за собой воз всякого дерьма? Ты еще не понял, что между нами нет ничего общего?
“Конечно, – с тоской подумал Макс, – я всегда был для тебя ничем. И тебе всегда есть куда пойти. Но подожди, ты тоже останешься один. И это сделаю я. Ты тоже переживешь унижение быть брошенным – и переживешь это вдвойне”.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});