Керенский молча пожал руку адмиралу, на этом они и расстались. Но пришлось говорить не только с адмиралом. Недавно назначенный начальником Генерального штаба генерал Беляев, вскоре сам явился на приём к Керенскому.
Этот небольшого роста молчаливый человек, решительно вошёл в кабинет Керенского.
— Слушаю вас, Иван Тимофеевич.
— Господин министр, у нас до сих пор Петроградским гарнизоном командует временно исполняющий обязанности генерал Редигер. Вам необходимо срочно назначить нового командующего Петроградским гарнизоном.
— Ммм, я признаться упустил этот момент. И кого вы можете предложить на эту должность?
— Я предполагал, что у вас есть свой кандидат на эту должность.
— Нет, к сожалению, нет. Кого вы можете предложить?
Беляев задумался, но видимо он всё же лукавил, и определённая кандидатура у него была.
— Я предлагаю генерала Каледина, бывшего командующего армией, отстранённого от командования министром Гучковым.
Керенский задумался. О Каледине он слышал. Возможно, что это не совпадение, но у него действительно не было своих кандидатур, а значит, нужно одобрять.
— А он сам согласится на это?
— Возможно он и будет сомневаться, но после своего назначения в Генеральный штаб, я разговаривал с ним о возможности возвращения его в армию, и он был не против. Под вашим руководством, он согласится возглавить Петроградский военный округ.
— Хорошо, я утверждаю эту кандидатуру. Приказ я подпишу.
— Спасибо, господин министр, но что вы будете делать с приказом № 1? Его надо отменять.
— Отменю! Но приказ надо проработать в той мере, чтобы переход не оказался чересчур резким вызывающим отторжение. И название дать более благозвучное. Думаю, присвоить ему номер, скажем, пять, согласны?
— Мне всё равно, под каким номером он будет выслан в войска, лишь бы его текст соответствовал нашим устремлениям. Если вы подпишите новый приказ, весь офицерский корпус за небольшим исключением будет за вас. Мы создадим ударные части и сможем переломить ситуацию.
— Тогда я и поручаю вам продумать этот приказ № 5 и принести мне на согласование его текст. Я просмотрю, поправлю и подпишу, а потом его разошлют по войскам.
— Я понял, через два дня, я положу его вам на стол.
— Справитесь так быстро?
— Да.
— Ясно, тогда жду.
Через два дня на столе у Керенского уже лежал новый текст, который он подписал после небольшой корректировки.
"Распустить все солдатские комитеты, как не показавшие свою положительную роль и ведущие к дальнейшему развалу армии, что недопустимо в условиях ведения Россией войны.
Политические выступления солдат могут проводиться только после демобилизации. Солдаты имеют право на выражение своих политических взглядов, но не во время проведения боевых действий, а только при увольнении в запас.
Военная комиссия упраздняется. Главным политическим органом армии и флота назначается военное министерство в лице его руководителя А.Ф. Керенского. Офицерам возвращается право свободного ношения оружия. В связи с большей, чем у солдат ответственностью, им разрешается принимать решение об изъятии оружия у солдат в случае их готовности к дезертирству. В случае угрозы их жизни, они имеют право его применять для защиты своей чести и личного достоинства.
Возвратить отдание чести старшему начальнику в полном объёме. Запретить ведение всякой пропаганды в окопах, особенно направленной против войны. Запретить распространение газет, листовок и прокламаций. Особенно эсеровских и большевистских. В случае задержания организатора, немедленно арестовывать его и сопровождать в ревтрибунал.
Создать при каждой крупной части ревтрибунал, куда включить наиболее авторитетных среди солдат, георгиевских кавалеров, а также выбранных на офицерских собраниях офицеров, отличающихся непримиримой позицией по отношению к противникам войны.
Приказ довести до всего личного состава частей армии и флота, а до непосредственных исполнителей, под роспись.
Военный и морской министр А.Ф. Керенский."
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глава 19. Земля и хлеб
"Русский мужик поразительно прекрасный в своей кротости и покорности, вдруг переходит к протесту и бунту, и тогда его неистовство доводит до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма преступности и дикости."
М. Палеолог
После подписания приказа № 5 Керенский позвонил Блюменфельду.
— Герман Фаддеевич, мне с вами нужно срочно переговорить.
— Да, я жду вас, — коротко ответил зицпредседатель.
Керенский бросил трубку телефона, собрал необходимые бумаги и, как порядочный министр, направился в кабинет своего начальника Блюменфельда. Тот его уже ждал, нахмурившись и готовясь выслушать очередную задачу.
— Я внимательно слушаю вас. Зачем вы хотели со мной переговорить? — обратился он сразу к Керенскому.
— Дело в том, Герман Фаддеевич, что я подготовил меморандум о признании ошибочности действий прежнего состава Временного правительства.
— Это прекрасно, но что вы хотите от меня?
— Вам нужно озвучить его перед журналистами и напечатать во всех газетах и журналах.
— Но при чём тут я, в конце концов? Какое я имею отношение ко всему этому? Вы сами можете это сделать и без меня.
— Самое непосредственное отношение имеете. Ведь вы сейчас являетесь главой Временного правительства. И не просто главой, а главой обновлённого правительства. Самое время признать все ошибки прежнего и заклеймить позором князя Львова и Гучкова.
— Но это как-то не по-человечески… Зачем мне признавать чужие ошибки? Если они их совершили, то, пожалуй, они и должны их признать.
— Справедливо, — признал Керенский. — Но у нас нет другого выхода. Вот, подпишите и разошлите его. Я думал собрать митинг по этому случаю, но передумал. Неизвестно, какие настроения будут у толпы и поэтому обойдёмся интервью и печатным словом. Этого будет достаточно. Мы не должны прилюдно каяться, а просто признать ошибочность действий других.
— Я понимаю, но тогда получается, что признавать ошибки буду я, а не мы и, уж тем более, не князь Львов.
— Ну, за всё надо платить, и это не самая высокая цена. Князь Львов вообще пропал, возможно, убит. Поэтому, подпишите и займитесь распространением документа, а я со своей стороны проконтролирую это.
— Хорошо, — тяжело вздохнул Блюменфельд, — вы умеете быть чертовски убедительным, я просто поражаюсь этому вашему умению. Два слова, и я уже готов подписать всё что угодно… Он макнул перо в чернильницу и размашисто расписался в конце документа.
— Спасибо, с вами приятно работать, вы всё понимаете с полуслова. Оставляю вам меморандум для распространения.
Улыбнувшись, Керенский удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь. Но это было не самое главное дело на сегодня, самое главное, как оказалось, ожидало его в кабинете у секретаря председателя Временного правительства Щегловитова. И это был министр земледелия Чаянов Александр Васильевич.
Керенский, как и всегда, стремительно зашёл к Щегловитову, чтобы дать очередные указания.
— Иван Григорьевич, утвердите меморандум и распространите его, он у Блюменфельда.
— Хорошо. А вас тут давно ждут.
— Кто меня ждёт и зачем?
— А вот, министр земледелия, — и Щегловитов махнул рукой в сторону сидящего в уголке Чаянова.
Керенский обернулся и только сейчас заметил притаившегося в кресле Чаянова.
— Слушаю вас, эээ…
— Александр Васильевич, — тут же подсказал Чаянов. — Я, признаться, не хотел вас беспокоить и сначала ходил к Блюменфельду, а он, выслушав, направил меня к Ивану Григорьевичу. А Иван Григорьевич указал мне, что этот вопрос сможете решить только вы. Я, конечно, изрядно удивлён, но…
— Что за вопрос? — оборвал длинные объяснения Керенский, подумав, что послать его надо было дальше, а не к нему.
— Вопрос самый наисерьезнейший. Вопрос о хлебе и земле.