Читать интересную книгу 100 Великих Книг - Юрий Абрамов

Для Петрарки тот первый священный миг сделался — мало сказать, подобным удару молнии в сердце. Он стал для него актом, равным сотворению Вселенной. Отныне течение собственной жизни и судеб всего мира повели отсчет от малозначительного на первый взгляд события — пересечения взглядов двух молодых людей. Гениальный поэт в гениальных стихах сумел так выразить свое личное чувство, что оно и по сей день «лучами огня» зажигает души людей, даже не знающих итальянского языка. Петрарка во все времена был понятен, как собственное Я, каждому, кто испытал великое чувство влечения к прекрасной женщине. А любовь, как известно, мало кого обходит стороной! Она — вселенская страсть, наполняющая жизнь смыслом, всепронизывающий космический Эрос, немеркнущее солнце, которое согревает кровь и душу:

Когда, как солнца луч, внезапно озаряетЛюбовь ее лица спокойные черты,Вся красота других, бледнея, исчезаетВ сиянье радостном небесной красоты.

(Сонет XIII. Перевод Ивана Бунина)

Уже Данте космизировал «любовь, что движет солнце и светила». Но мы воспринимаем эпические полотна «Божествен ной комедии» как бы со стороны — наподобие картин Боттичелли или Рафаэля. Петрарка же пропустил космический поток любви через собственное сердце и собственные стихи — да так, что его страсть и спустя шесть веков передается читателям. Наиболее совершенные и вдохновенные сонеты «Книги песен» («Канцоньере») воспринимаются так, будто описанное в них происходило не в эпоху раннего Возрождения, а сегодня, с тобой и на самом деле:

Благословен день, месяц, лето, часИ миг, когда мой взор те очи встретил!Благословен тот край, и дол тот светел,Где пленником я стал прекрасных глаз!

(Сонет LXI. Перевод Вячеслава Иванова)

К моменту роковой встречи Лаура уже второй год была замужем. В последующие двадцать с лишним лет безмятежной супружеской жизни она, как выявили петрарковеды, родила своему мужу одиннадцать детей. Это не помешало влюбленному в нее поэту 21 год воспевать свой «гений чистой красоты», как Непорочную Деву, все сильнее и сильнее воспламеняясь от неразделенной страсти и изливая свои чувства в стихах — одном прекраснее другого. Знала ли об этом сама Бессмертная возлюбленная? Читала ли хотя бы один сонет из тех, которые впоследствии на протяжении шести с половиной веков будут наизусть заучивать тысячи влюбленных, черпая восторг и вдохновение из неиссякаемого поэтического источника? Не могла не знать! Не могла не читать! Законы любви, диктуемые природой, не терпят умолчания. И если уж в свидетели и соучастники приглашается весь мир, то как же половодье чувств может обойти самый, объект, который их породил и на который они направлены?

Как Данте проводит читателя по кругам ада и сферам рая, так и Петрарка увлекает всех пленников и служителей любви в самые сокровенные тайники собственной души, превращая их в частички своего Я, своих тревог, своих сомнений:

Коль не любовь сей жар, какой недугМеня знобит? Коль он — любовь, то что же Любовь?Добро ль?… Но эти муки, Боже!..Так злой огонь?… А сладость этих мук!..На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?Коль им пленен, напрасны стоны. То же,Что в жизни смерть, — любовь.На боль похоже Блаженство.«Страсть», «страданье» — тот же звук.

(Сонет СXXХІІ. Перевод Вячеслава Иванова)

В искренности своей, открытости и понятности для всех и каждого, наконец, по исповедальности своей Петрарка достигает высот и глубин величайших человеческих документов, получивших одно и то же название «Исповедь» — Августина Блаженного, Жан-Жака Руссо и Льва Толстого:

Я зряч — без глаз; без языка — кричу.Зову конец — и вновь молю: «Пощада!»Кляну себя — и все же дни влачу.Мой плач — мой смех. Ни жизни мне не надо,Ни гибели. Я мук своих — хочу…И вот за пыл сердечный мой награда!

(Сонет CXXXIV. Перевод Вячеслава Иванова)

Тончайший лиризм поэта органично перерос в глубокий философский гуманизм, суть которого можно выразить в краткой формуле: человек в неисчерпаемом богатстве своих чувств и исканий, наделенный воистину божественным даром любви, — есть средоточие всех токов Вселенной и ее предустановлений, в нем как Микрокосме отображается и проявляется многообразный и многоликий Макрокосм. Вместе с Данте Петрарка по праву считается родоначальником европейского Возрождения и провозвестником нового гуманистического отношения к действительности.

В 1348 году по Европе прокатилась страшнейшая эпидемия чумы (описанная Боккаччо в «Декамероне» и ставшая, собственно, поводом для создания этого произведения). Среди миллионов жертв оказалась и Бессмертная возлюбленная, которую Петрарка потом оплакивал еще десять лет, написав отдельный цикл «На смерть Мадонны Лауры». И вновь жизненный катаклизм — на сей раз скорбный, но все также равный вселенскому светопреставлению.

Погас мой свет, и тьмою дух объят —Так, солнце скрыв, луна вершит затменье,И в горьком, роковом оцепененьеЯ в смерть уйти от этой смерти рад

(Сонет CCCXXVII Перевод Вильгельма Левика)

Объединенный вместе с ранее созданными стихами посмертный цикл и составил великую книгу, названную «Канцоньере». Поэт совершенствовал ее, шлифовал, дополнял до конца дней своих (всего известно семь прижизненных редакций). Этот сборник и составил славу Петрарки, хотя тот считал главным делом своей жизни совсем иные книги. Он был уверен, например, что написанная на латыни эпическая поэма «Африка», посвященная победе Рима над Карфагеном, прославит его в веках, как «Илиада» Гомера. Но ее мало кто знает, и она не заставит трепетать нежные струны души. Зато, если хотят определить высшую степень совершенства какого угодно стихотворения, по сей день говорят «Прекрасно, как сонет Петрарки».

55. ШЕКСПИР

«КОРОЛЬ ЛИР»

Можно, совершенно не колеблясь, назвать сразу несколько одинаково гениальных трагедий Шекспира «Ромео и Джульетта», «Гамлет», «Отелло», «Король Лир» Трагедии возрастов выстроились в них как бы по восходящей линии — от юности к старости И все же последнее творение гениального английского драматурга представляется в названном ряду некоей вершиной если не самой высокой, то-уж точно — самой одинокой, как скала посреди бушующего океана и олицетворяющей главного героя.

Сначала, как водится, на столичной сцене была поставлена сама пьеса. И лишь спустя некоторое время появилось ее книжное издание с обстоятельным, как и полагалось в те времена, названием: «Г-н Ульям Шекспир: его правдивая хроника об истории жизни и смерти короля Лира и его трех дочерей, с несчастной жизнью Эдгара, сына и наследника графа Глостера, принявшего мрачный облик Тома из Бедлама, как это игралось перед его королевским величеством в ночь на св. Стефана во время рождественских праздников слугами его величества, обычно выступающими в «Глобусе» на Бенксайде в Лондоне».

В который раз внимание читающей публики и зрителей было привлечено к трагической судьбе несчастного короля старой Британии, отвергнутого и брошенного на произвол судьбы собственными дочерьми. История эта была известна и по средневековым хроникам, и по нескольким дошекспировским переложениям. Но лишь под пером гения в традиционном сюжете были затронуты такие глубины человеческого сердца и одновременно такие темные стороны людских характеров, что они вот уже почти четыре века заставляют содрогаться и трепетать каждого, кто смотрит или читает это откровение человеческого духа.

Проблема «отцов и детей» проходит через всю мировую литературу. В трагедии Шекспира она обнажилась своими самыми отвратительными чертами. Две старшие дочери короля, поделившего между ними свое царство, лишают восьмидесятилетнего старика приюта и крова и, в конце концов, доводят его до сумасшествия и смерти. На втором плане и параллельно основной линии сюжета разворачивается душераздирающая драма, так сказать, с обратным знаком: граф Глостер выгоняет оклеветанного сына и чуть не убивает его, но, ослепленный врагами, сам оказывается на грани гибели. Насильственная смерть настигает и всех трех дочерей короля Лира: одна отравлена, другая зарезана, а третья — младшая Корделия, явившаяся из Франции с войском, чтобы спасти отца, — удавлена соотечественниками.

Конечно, сам король Лир — тот еще сумасброд: и потому как легко и бездумно отказывается от власти и царства, и потому как лишил наследства и любви младшую дочь только за то, что она не нашла лестных слов для выражения своей любви к отцу, и потому как изгнал благородного графа Кента. Но, безусловно, читательские и зрительские симпатии всегда оставались на стороне этого седовласого чудака, наивного, как дитя. Именно в его уста Шекспир вкладывает самые возвышенные свои стихи: