«В Ильин день с утра облачно — сев должен быть ранний и ожидай хорошего урожая; облачно в полдень — средний сев; а вечером облачно — сев поздний и урожай плохой».
«Коли к Ильину дню рожь убрана, то новый посев оканчивается до Флора и Лавра (31 августа), а коли рожь поспевает позже, то и сев позже, до Семена-дня (14 сентября)».
3 августа — Семен юродивый.
Вологодчина Симеона и Иоанна Устюгских, Христа ради юродивых, наипаче почитала. Отречься от земных соблазнов, нагу пророчествовать, меж дворов босу скитаючись…
Изустная молва на Семена ничем не откликнулась, кроме пометки, что день-де несчастливый.
4 августа — Марья.
В устных календарях Марьи добрый день — ягодница.
«Коли гроза — сена будет за глаза».
«На Марью сильные росы — льны будут серы и косы».
Женский день, «в поле не работают», не везде, однако, старине следовали.
Все-таки выкрой, Марьюшка, времечко: «в лес иду — пусто, из лесу — густо»!
Малина, ароматнейшая поленика, называемая еще княженикой, смородина…
Нет, не выкроить минуты. Ну-ка, что там в деревенских-то святцах?
5 августа — Трофим.
В устных календарях — бессонник.
Разворотливым хозяевам день короток. «Идет работа — спать неохота». «Долго спать — с долгом встать». Опять же роса вчерась худое пророчила…
Разве в дни страдные до ягодок, работ невпроворот и заботы от сна отбивают!
Между тем в обычаях древности было от 5 до 12 августа справлять «калинники-малинники». Выпало из быта празднество. Уборочная, душу крестьянина веселил хлеб в снопах.
6 августа — Летний Борис-Глеб.
«Борис и Глеб — поспел хлеб». С севом получилась задержка, июнь с июлем выдались холодны, мочливы, вносилась поправка: «дозревает хлеб».
Жать, жать пора! Рожь и в помол, и на озимый сев надобна.
Серпы в руки… Пора, пора!
Землю боготворили, перед хлебом благоговели, только ведь сенокосные, пахотные угодья крестьянину на правах собственности встарь не принадлежали.
Земля Божья — было принято. Наместником Бога на земле государь — установлено. Едино государь, помазанник Божий, волен в жизни и достоянии подданных.
«До Бога высоко, до царя далеко» — на Севере, в волостях, не испытывавших уз крепостной зависимости, землей распоряжалась община, мир. Важнейшие дела миром обсуждались на сходах. Потерявшие землю бобыли, «неработь», лишались права голоса. Мир, общество в волостях обеспечивали сбор податей, налогов, выделяли рекрутов для службы в армии. Мир решал, содержать ли церковь, быть ли училищу для детей. Миром делили землю по душам (с женского пола налоги не взимались, значит, в определении величины угодий в расчет женщин обычно не принимали). На семейном наделе крестьянин поступал по собственному разумению, мог обрабатывать его своими силами, сдавать в пользование соседу, в аренду. Нельзя выйти из общины самовольно. Повинности за тебя миру нести, что ли? М. В. Ломоносов стал профессором, чинами, признанием удостоен, — земляки продолжали вносить за него платежи.
Мир связывал, тяготил. И мир, общество, чувство локтя помогали найти выход из трудных положений.
Взаимовыручка на жатве была в порядке вещей: у нас — помочи, на юге — толока. Прихворнули хозяева, а рожь не ждет…
Вырос в поле дом,Полон дом добром,Стены позолочены.Ходит дом ходуномНа столбе золотом!
За участие в помочах не велось платы. Позор — предложить хозяину своим помощникам деньги.
Из последних на полосе стеблей сплетался венок, несли его жнеюшки, «дочери-перепелочки», «невестки-лебедки»:
Хозяин, хозяин,Запрягай конечка,Расписной возочек,Встречай наш веночек.
В избе, испросив пожаловать за венок, певуньи заливались звончей звонкого:
Дома-то, дома —Напечено пирогов,Наварено каши…Жницы молодые,Серпы золотые!Дожали, дожали,Каравая почали,Толокна отведали!Хлебушко, расти,Времечко, летиДо новой весны,До нового лета,До нового хлеба!
Для первых недель августа (по старому стилю еще длится июль) характерны грозы. Настолько мощные, что скот в Ильин день стоял в хлевах, за 6 августа водилось кое-где прозвище «паликопны». Пылали, видать, снопы, до обмолота убранные в скирды-копны, скот гибнул на пастбищах.
Из духовных стихов, распеваемых слепцами, паломниками и составившими самостоятельный бесписьменный календарь, узнавали слушатели:
Святая Анна и Евпраксия,Алимпиада — игуменьяВ лепоте,Райской красотеПриемлют услаждения…
7 августа — Анна и Макарий.
В устных календарях — зимоуказница, холодные утренники.
Нижегородской ярмарке именины, и тих-скромен праздник бродячей нищеты, калик перехожих.
Пасеки пахнут медом, в облете запоздалые рои. Яблони клонят долу ветви под грузом румяных плодов, в варенье просится крыжовник, соком налит.
Готов к копке ранний картофель, поздний — осыпает цвет. С гряд натягивает запашисто укропом, огурцами. Сидит репа — «сама клубочком, хвост под себя». Завивает кочаны капуста — «шаровита, кудревата, на макушке плешь, на здоровье съешь»…
Зима? Зачем, осень минуя, пророчить седую чародейку в «месяц-густоед», «щедрый разносол»?
Не одним днем живы, людям от плуга, от серпа и забегать вперед думами, предвидеть грядущее всходов на ниве и себя в избе.
«Припасает к Анне зима холодные утренники». Траву тронула серебристая осыпь инея — значит, зима ожидается ранняя, нравом крутая.
Бывало, встарь на угорах, у берегов рек горели костры: кашицей-ссыпчи-ной, квасом с редькой отмечали свой день псалмопевцы, сказители былин под перезвон гуслей-самогудок. Они выступали, позволю догадку, и носителями народного эпоса, и сами складывали вирши.
Поэтам место разве что среди голи перекатной — дело привычное, стариной освященное.
Бурлил в Нижнем Новгороде вселенский торг. Ежедневно павильоны вбирали тысяч полтораста посетителей. На зерно, нефть, машины, лен, древесину, кустарные изделия, ткани и прочее заключались сделки, умопомрачительные по суммам. Нижегородская ярмарка — именинница, и нечего больше добавить!
Распространившись на Руси еще в XVI веке, ярмарки завоевали признание в губернских, уездных центрах, проникли они и на село.
Тряси мошной, торгуйся, если наметил чем-то обзавестись: на ярмарке мужик — и купец, и продавец, желаньям нет препятствий.
В рядах прилавков, под навесами, на возах и земле на холстинах чего-чего не выложено, не выставлено! Сбруя, хомуты. Малина и черника в корзинах и россыпью. Разлевы с топленым маслом. Кипы овчинных шкур. Косы, серпы…
Цыгане водят лошадей, начищенных, как сапог урядника. Орут зазывалы, перекрывая гомон толп:
— К самовару, почтенные! Чай не пить — откуль силам быть?
— Лампасея, задарма лампасея… Как куснешь, разом уснешь, как вскочишь, ишшо захочешь!
— Гармошка никольска: сама поет — дролям спать не дает!
— Папиросы, табак с турецкой девицей, в супружестве бо-о-льшой баловницей!
Потекли с ярмарок, сельских торжков миткали, кумач. Покупной ситец, дешевая «затрапеза» фабрики купца Затрапезного вынудили вручную расшитые, кружевцем изукрашенные наряды, передаваемые от бабок внучкам, убраться поглубже в сундуки. Деревянную борону-суковатку, соху теснили железный «зиг-заг» и плуг…
Вернется мужик домой и, разуваясь у порога, перед женой охает:
— Ну, ярмонка, ох, народу-у! Все наши жеребят потеряли!
— А ты?
— Что я? Что я? Я по дороге потерял!
8 августа — Ермолай, Ермил и Параскева.
На мельницах, ветрянках и водяных, толчеях, крупорушках спешный ремонт, плотины забраны и копят воду перед большими помолами. Но о мельниках потерялось в веках календарное краснословье, как были они «шумом сыты». О том вон у реки сооружении, с колесом, запрудой, о котором помолвка: «Не жнет, не молотит, только денежки колотит!»
Пробел в календарях, что август — смотрины пополнения, не переводился бы род крылатых и четвероногих насельников мира мхов и хвои, скал и вод.
Бывало, миллионы лебедей, гусей, уток, чаек, гагар вспоит, вскормит побережье Ледовитого океана, острова Соловецкие. Новая Земля, Колгуев — прими их всех, край полуденного солнца!
Льды в темных пятнах моржей, тюленей. Пускают фонтаны киты. Меж разводий бродяжат белые медведи.
Тундра: дикий олень чистит окостеневшие рога о куст ивняка, резвятся оленята, у норы молодой песец лает на сову…
Не углубились деревенские святцы столь далеко за Полярный круг, не затронули они птичьих базаров, стад белух, лежбищ морского зверя. Пропустили и сбившихся в табуны скворцов на лугах, звонкий щебет ласточек, чириканье воробьев в деревнях…