от своей недоли. Вот и речушка – ручеёк. Она журчала прозрачной водой. Дно просматривалось полностью. Войди в неё, так и до пояса не достанет, такая мелкая. Через неё был перекинут ствол. Видимо, молодёжь пользовалась этой дорогой, чтобы углубиться в чащу для своих милований, от чужих глаз подальше. И тут она, осмелев, пошла по толстому и шершавому стволу, рискуя свалиться вниз. Но даже если бы было глубоко, она умела плавать, а тут-то по колено. Раскрасневшись от напряжения, вызванного совсем не простым для неё переходом, Ива довольно оглянулась назад. Сзади не было никого. Капа отстал. Она пошла по лесной тропке, и шла, шла, пока не очнулась там, где и было то проклятое место, забыть которое было невозможно уже никогда. Как ни старайся. И дерево-убийца так и лежало там же. Его никто и не тронул до сих пор. Оно было усеяно золотистыми гнёздами съедобных грибов, питающихся истлевающей древесиной. Покрыто бархатом красивого изумрудного мха, шёлкового и сухого на ощупь. А по виду казалось, что мох сырой, склизкий. Дерево, даже умерев само, продолжало жить вторичной жизнью. Девушка, забывшись, гладила ствол, ставший причиной её пожизненного несчастья. Частично лишь оно было спилено. Там, где и было то страшное место, когда обрушившись, оно накрыло собою её и Клёнушку. Глухо вскрикнув, она поковыляла назад, к тропинке. Зачем она сюда и пришла? Как смогла? Ведь это и не близко. Даже голосов гуляющей молодёжи уже не слышно.
Сбоку тропы вышел Капа. Ива уже не испугалась. Она была даже рада, что не одна в лесу. Но старалась идти быстрее.
– Да не ковыляй ты так быстро, утка хромая! – попросил Капа, – я уж запыхался бегать за тобою.
– Что? – поразилась она, – кто утка хромая? Я? А ты-то сам коршун глазастый и клювастый, как и говорила баба Верба. Ой! И правда! Ну, есть коршун.
– Нет уже твоей бабы Вербы.
– Она не моя. И почему же её нет? Как это нет?
– Она ночью лодку не ту взяла. Перепутала. Та, что хорошая, осталась. А она на дырявой поплыла. К рыбам на прокорм. А река-то широкая, да глубокая. А до берега-то бабка так и не добралась. Нет её там. Я проверял утром, как обнаружил лодку хорошую на месте, а дырявой не было. Дом её пустой стоял. Нигде её не нашёл. Заявку уже дал в пункт надзора за общественным порядком. Так-то вот. Будут искать в реке её труп.
Какое ужасное слово! Ива закрыла уши ладонями.
– Врёшь ты. Она не утонула бы. Она всю жизнь у реки жила. У неё козы в лугах пасутся. Она их доить ушла. Вот ты и не нашёл её.
– Козы в хлеву блеяли. Я их выпустил на луг сам. Пирожков себе взял. Всё равно пропали бы. Хороши были у бабки пироги. Зря не похаю. Не знаю, кто теперь там и будет на переправе. Да найдут кого, кто никуда уже не годится. И не жила твоя баба Верба ни у какой реки. Неизвестно, откуда она тут и появилась.
– Как же… – Ива остановилась. Она сопоставила молодую и красивую бабу Вербу, непонятно для чего возникшую в её видениях и то, о чём говорил Капа. Неужели, бабы Вербы нет на свете? Конечно, она была старой, а всё же такая страшная смерть! Да и какая смерть бывает не страшной. Она вгляделась в лицо Капы, стоящего впритык к ней. Если бы не был он так противен по своему характеру, был бы он и красив. Карие яркие глаза под дугами чёрных рисунчатых бровей, прямой крупный нос вовсе не походил на клюв, губы, почти открытые подбритыми усиками, были, правда, жёсткие, неприятные. Как и весь он в целом казался Иве неприятным человеком. Он не был слишком уж молод, но и не стар нисколько. – Ты, – произнесла Ива с трудом, поскольку от его взгляда её охватывало бессилие, смешанное со страхом, – ты – сын бабы Вербы. Я её видела молодой. Ты вылитый она.
– Кого ты видела молодой? Чего ты несёшь!
– Баба Верба – твоя мать. Она сюда и вернулась, чтобы тебя перед смертью своей увидеть. Я поняла ещё в лодке, что-то странное у неё к тебе было. Что-то невысказанное и тревожное выражали её глаза. Муку ужасную…
– Да не выдумывай ты! Нужна мне такая мать. Не было, и такой не надо! – Он схватил её в охапку и сталь щупать грудь через шёлковое платье. – Ах, какая же маленькая, девственная грудка… Не то что у Вешней Вербы… Не грудь, а козье вымя…
– Так ты с Вешней Вербой был? – изумилась Ива только для вида, поскольку все знали, что Вешняя Верба к нему бегает ночами. Ива сумела вырваться из объятий Капы, оказавшегося вдруг таким похотливым реальным козлом.
– Да она мне надоела, как будничная каша, – ухмыльнулся он отвратительно. – Она у меня только на голодные дни. А так я в столице таких ли дев имел. Я же в столице квартиру себе приобрёл на рынке свободного жилья. За огромные деньги, между прочим. Мне жалкое общественное жильё ни к чему. Я бы побрезговал и войти в такую клетку с тонкими стенами. У меня в столице целый этаж. Мой собственный. А ты думала, я только и делаю, что справляю требы для простонародья? Разносчик пойла для тёмных селян-дураков – ветоши уходящего навсегда мира?
– Сам ты! Не знаю и кто. Пусти меня, урод!
– Я тебе покажу урода! Ты сама уродка, должна благодарить настоящего мужчину, что возжелал тебя! Утка хромая!
– Возжелай свою Вешнюю Вербу, пусть она тебя благодарит!
– Я, если захотел, так по моему и будет! Я давно тебя хочу, и желание своё я отменять не буду! Я за последствия, возникни они, буду нести ответственность….
– Ай! Руки убери! – и тут такая грубая сила смяла её, потащила куда-то во тьму, поскольку Иве и зрение от ужаса отказало…
– Убери! Руки от девушки! Убери! Ты! Грязный! Мужик! – Чёткий и несколько странный голос прогремел в её ушах. Она открыла глаза пошире, почувствовав полную свободу от зажима зверя, которым стал Капа. Капа валялся на лесной подстилке, дрыгая ногами. Над ним стоял незнакомый человек. Одет он был в старую и довольно нелепую одежду, поскольку штаны и рубаха были коротки, а ботинки огромные и чудные настолько, что сам вид их отвлёк Иву от ужаса, в котором она всё ещё барахталась. Тёмные волнистые волосы с ярким блеском были длинные, почти до плеч, бородка волнистая и тёмная красиво обрамляла