Глава 7
Проект XXI века в итогах века XIX
Процессы конца XIX века не только привели к Первой мировой войне, но и направили потенциал европейских исторических сил в определенное русло, заложив структуру международных отношений XX века и определив, каким европейским силам суждено в будущем политическом веке стать вершителями судеб мира. Это, прежде всего, предрешение вопроса о «немецком единстве», вернее, предрешение разделения немецкого потенциала. Перед немцами во второй половине XIX века было два пути, но ни австрийская католическая империя, ни лютеранская Пруссия не взяли на себя исторические функции объединения, когда этому еще не могли помешать англосаксы. Исход Первой мировой войны позволил англосаксонским дирижерам нового Запада закрепить разделение Австрии и Германии, а грех гитлеризма был использован для окончательного приговора немцам, что поставило их к концу XX века под англосаксонский контроль. Направление германского потенциала на Восток против России и славян дополнительно обанкротило немецкий исторический импульс и, в свою очередь, дало шанс англосаксам получить доминирующую роль сначала во всей Европе, затем, в конце XX века, в мире.
Анализ путей окончательного оформления немецкого разделенного потенциала, как и конфликта с интересами славян, представил Н. Данилевский, показав историческую бесперспективность для самих немцев удерживания в Австрии славян, имеющих иное тяготение. Данилевский понимал, что «даже если Северогерманский союз и превратился в Германский просто, под именем Империи, то он все еще не будет союзом Всегерманским: вне его останется Юго-Восточная или Австрийская Германия — и те Славянские земли… где не умевшая исполнить своей германской задачи Австрия допустила зажиться, окрепнуть и получить влияние славянской мысли и славянскому движению». Данилевский неоднократно определяет немцев и Германию как воплощение западноевропейской силы в качестве главного соперника России и славян, давящего на славянские земли. Но столь же часто он упоминает немцев как «гениальное историческое племя», внесшее наибольший вклад в европейскую культуру, и признает правомерность естественного стремления немцев, как любого народа, тем более великого своей культурой, к собиранию в единую державную силу.
«Исключение Австрии из Германии было, конечно, только предварительным действием, чтобы развязать руки Пруссии, и, конечно, в умах немецких патриотов не должно и не может иметь своим последствием отчуждение от общего великого отечества 5 или 6 миллонов немцев и освобождение из немецкой власти и влияния десятка миллионов славян в Чехии, Моравии, Штирии, Каринтии, Крайне, Истрии… Осуществление части этой задачи, то есть присоединение к единой Германии действительно немецких земель, каковы: Эрцгерцогство Австрийское, Тироль, Зальцбург, часть Штирии и Каринтии, нельзя даже не назвать справедливым и законным». Данилевский, однако, не очень верил в способность немцев в моменты национального успеха укротить свои амбиции, что и случилось дважды в XX веке: «Невозможно предположить, чтобы этим справедливым ограничилось прусско-немецкое честолюбие, оставив Славянские земли устраиваться, как они сами пожелают. Это было бы не только сочтено всеми Немцами за измену немецкому делу, но даже просто не может и войти в немецкую голову» (курсив Н. Данилевского)[225].
Дискуссия о германской истории и сегодня занимает умы интеллектуальной элиты немецкой нации, размышлющей об идеологическом и геополитическом направлении, в котором был реализован мощный исторический импульс немцев. Что за идейные, философские и геополитический импульсы двигали событиями и действиями;
кем было задумано еще в конце XIX века не допустить превращения центральноевропейских держав в силу, истощить сразу и немцев, и русских; кем были использованы необузданные амбиции к завоеванию, дважды возобладавшие в немецком сознании в моменты германского подъема; какова была расплата за эти соблазны и какие шансы были утрачены — вот та рама, в которой Ренате Римек в нашумевшей работе об исторической судьбе так называемой Mitteleuropa, вышедшей двумя изданиями (1966 г., 1997 г.), панорамно разбирает события последней четверти XIX и начала XX века, по ее мнению, определившие ход истории в последнем веке II тысячелетия.
Р. Римек размышляет над парадоксом, что великий национальный дух и культура, просвещенный патриотизм «времен Гёте», немецкого идеализма, последним ярким представителем которого был Ф. Шеллинг, выродился в биологический этноцентризм, милитаризм и экспансию во «время Бисмарка». При этом национальная и «всемирная» задача немцев — объединение, соединение «государства и духа, власти и культуры» — была подменена алчной задачей соединения «государства и армии, власти и богатства». Бисмарк однажды назвал Гёте «душонкой портняжки», и это его суждение, полагает Р. Римек, красноречивее всего демонстрирует, как «творец немецкого национального единства» был сам далек от жизни «немецкого духа», что не могло не определить его историческую и государственную стратегию[226].
В течение десятилетий Отто фон Бисмарку воздавали почести как великому политику, который с момента его назначения главой прусского кабинета в 1862 году целенаправленно работал на достижение немецкого единства. В соответствии с этой интерпретацией войны 1864, 1866 и 1870–1871 годов считаются войнами за «объединение». До сих пор в школьных учебниках фигурирует легендарная «бисмаркиада». Однако один из почитаемых немецких интеллектуалов гностическо-теософского направления, распространившегося в Германии на рубеже XIX–XX веков, основатель антропософии Рудольф Штейнер судил иначе: «Бисмарк никогда не размышлял над тем, каким должен стать мир. Подобные мысли он считал праздным занятием… его же делом было искусно торговаться в обстоятельствах, уже определенных событиями»[227]. Помимо такой оценки самого «железного канцлера» многие германские историки давно присоединились к выводу, что целью бисмарковых войн, в частности с Францией, было не столько объединение всегерманского потенциала, сколько возвышение прусской монархии, которое и воспрепятствовало этому.
Бисмарк мыслил не «по-немецки», но «по-прусски» и весьма способствовал «опруссачиванию» Германии. Можно привести отношение многих интеллектуалов и мыслителей XIX и XX веков к выбору «малой» эгиды — узконационалистической прусской Германии — в качестве стержневой идеи будущего. Как правило, цитируют мыслителей, которые концентрируют свою критику на «реакционности» политического строя и недемократичности пруссачества. Известный немецкий историк Ф. Мейнеке под впечателением немецкой катастрофы 1945 года размышлял, «не коренятся ли последующие беды в самом рейхе 1871 года»[228]. Однако мыслители христианского консервативного духа распознали гибельность бисмарковой исторической стратегии гораздо раньше либерального «среднего класса». Стареющий Ф. Шеллинг счел надвигающуюся идею «предательством исторической задачи немцев». Папа Пий IX в 1874 году сравнил устремления немцев со строительством Вавилонской башни и предрек возмездие, которое последовало в 1945-м: «Бисмарк — это змий человеческого рая. Этот змий вверг в соблазн немецкий народ возвыситься более, чем сам Бог, но за этим самовозвышением последует унижение, которого еще не приходилось испытать никакому другому народу».
Якоб Буркхардт, философ, выдвигавший на первое место не политическую историю, а историю духовной культуры, пришедший в итоге к пессимизму в отношении перспектив одухотворенной личности в либеральных общественных формациях, писал в 1870 году:
«Если немецкий Дух все еще реагирует своими собственными внутренними силами на этот огромный соблазн (внешней, материальной цивилизации), если он еще в состоянии противопоставить ему новое искусство, поэзию, религию, тогда мы спасены, если же нет, то нет…». Однако еще красноречивее запись в дневнике самого кайзера Фридриха III, сделанная в конце французского похода в последний день уходящего 1870 года: «Скоро станет всем ясно, что нас не любят и не уважают, лишь боятся. Нас считают способными на любое злодеяние, и недоверие к нам все растет и растет. Дело не только в этой войне, а в том, куда завела нас открытая Бисмарком и введенная в оборот доктрина «железа и крови»… Кому нужна вся власть, военная слава и блеск, если нас повсюду встречает ненависть и недоверие… Бисмарк сделал нас великими и могущественными, но он отнял у нас наших друзей и доброе участие мира и, наконец, нашу чистую совесть». Р. Римек приводит также слова И. Тургенева, который воспринял Германскую империю 1871 года как «глубочайшее разрушение всего того, что однажды его привлекло к немецкому духу», и вопрошает, что бы тот сказал, если бы был современником будущего развития Германии[229].