Он говорил не спеша, с какой-то раздумчивой добротой, но так, словно повторял сказанное уже десятки раз другим. Сергей слушал с жадностью и все ждал того заветного словечка. Но оно не прозвучало. Он не мог прогнать навязчивую мысль, что день, назначенный ему, не был «добрым».
Вскоре под благовидным предлогом Сергей откланялся, пообещав в другой раз приехать вместе с Шаляпиным, который тоже был зван к Толстым.
Обещанный визит состоялся. По дороге в Хамовники Федор Иванович был весел, но, войдя в прихожую, совсем оробел. Софья Андреевна, заметив это, тотчас же попросияа к роялю.
Шаляпин поставил на пюпитре «Судьбу».
— Не надо… — шепнул Рахманинов.
— Слушай меня, — приказал Шаляпин.
О, как он пел! Все тембры звучания: колокольная медь, и тяжкий звон железного молота, и дальний гром, и напев виолончели, и шелест ветра были подвластны ему, его голосу, завораживающему человеческую кровь.
Слушающие перестали дышать. Один Лев Николаевич был мрачен. Сергей наблюдал за ним краешком глаза. Нахохлясь в кресле, он морщился словно от боли.
…Но есть же счастье на земле!Однажды, полный ожиданья,С восторгом юным на челе,Пришел счастливец на свиданье.Еще один он, все молчит,Заря за рощей потухает,И соловей уж затихает,А сердце бьется и стучит — Стук-стук-стук…
Готовая вырваться наружу буря общего восторга была подавлена молчанием Толстого, сидевшего поодаль.
В течение часа Рахманинов избегал его взгля
да. Толстой играл в шахматы с Гольденвейзером. Неожиданно он встал и сам подошел к гостю.
— Я должен поговорить с вами, — начал он осторожно, взяв под руку музыканта. Но голос его казался раздраженным. — Вы знаете, — продолжал он, — все это мне ужасно не нравится. Вы думаете, эта музыка нужна кому-нибудь?.. — Понизив голос, он добавил с досадливой усмешкой: — Простите, но я не пойму: зачем тут Бетховен, судьба? Бетховен — вздор. Пушкин и Лермонтов — тоже…
Сергей почувствовал, что у него немеют ноги. В эту минуту Софья Андреевна, зорко наблюдавшая за всем, увлекла Толстого в общий разговор. Уходя, она успела шепнуть гостю:
— Не обращайте внимания и не противоречьте. Левушка не должен волноваться. Ему вредно.
Пытка длилась еще около часа. Когда стали прощаться, Толстой вдруг подошел, заглянул Сергею в глаза, виновато и как-то невесело улыбаясь.
— Извините меня, пожалуйста. Я старик. Поверьте: я не хотел обидеть вас.
Рахманинов был очень бледен. Пожимая протянутую руку, он низко наклонил голову.
— Что вы, Лев Николаевич!.. Если я не обиделся за Бетховена — вправе ли я обижаться за себя!
По дороге домой молчали.
4
Это началось на другой день.
Разговор в Хамовниках был последней каплей, переполнившей чашу. В ушах не смолкал вещий старческий голос. Он произнес приговор Сергею Рахманинову и его музыке. И правда: кому нужна она? Никому. Видно, она задевает в душе человеческой строй только мелких, поверхностных чувств. Вот она, пусть жестокая, но чистая правда! Где ему искать еще высшего судью, чем этот мудрец, прозорливец, кому открыты помыслы и деяния людей!..
На первых порах заботой Сергея было ничем не выдать того, что с ним происходит. Шаляпин у Сатиных не появлялся.
Сергею Васильевичу не хотелось никого видеть. Но по дороге домой он повстречал Слонова и Сахновского. Те повезли его в ресторан Тестова. Впервые за долгие годы он быстро, тяжело и мучительно опьянел. Он не вернулся домой, а послал записку с рассыльным. Не пришел и на другой день, а лишь на, третий к вечеру.
Он шел по Красной площади. В ушах звучал медленно нарастающий гул. Он невольно закрыл глаза, ожидая чего-то ужасного. Шум вырастал до грохота лавины, в котором явно ощущалось могучее движение оркестровых групп. Он узнал неимоверно искаженный финал своей симфонии. С усилием разомкнул веки. Все смолкло.
Кликнув извозчика, он поехал домой. Ни на что не жаловался. Но к попыткам что-то выведать у него относился с каким-то враждебным упорством. Повернувшись к стене, сказал, что хочет уснуть, и лежал, глядя на обои широко раскрытыми глазами.
Григорий Львович, пощупав пульс, пожал плечами.
Всю ночь ему мерещилась та же черная рубленая изба. У изголовья звучал хорошо знакомый низкий причитающий голос.
«Отпевает!..» — подумал он. Но голос пропал в шуме ветра и вдруг обратился в протяжный вой на опушке зимнего парка.
— Цезарь! — позвал Сергей, вздрогнув всем телом, и широко раскрыл глаза. Но не Цезарь, Левко подошел, помахивая хвостом, и положил на край кровати свою тяжелую черную голову. Переведя дыхание, Сергей погрузил пальцы в густую теплую шерсть и внезапно уснул.
Наутро приехал Остроумов. Сергей слышал, как Варвара Аркадьевна проговорила за дверью дрогнувшим голосом (она никогда не умела шептать):
— Я боюсь за его рассудок…
Ответ Остроумова не дошел до Сергея.
Наташа, Соня и Марина посменно несли вахту возле больного музыканта, а черный лохматый Левко — бессменно.
На шестой день, к всеобщему удивлению, Сергей поднялся. Его трудно было узнать. Весь день он бродил по комнатам, а в начале сумерек неожиданно объявил, что идет пройтись.
Вдруг откуда ни возьмись вынырнул доктор Грауэрман и, увидав Сергея одетым, предложил себя в провожатые. Сергей нахмурился, но ничего не сказал.
Когда они вышли, земля вдруг ушла из-под ног, но он овладел собой. Поговорив о том, о сем, Григорий Львович как бы невзначай предложил зайти к Николаю Владимировичу Далю. «Хитри, хитри!» — подумал Рахманинов с досадой. Однако почему-то без пререканий согласился.
Доктор Даль, подняв усталые глаза от книги, глянул на гостей так просто и спокойно, словно ждал их прихода. Григорий Львович тотчас же исчез под благовидным предлогом навестить больного. Невинный обман, жертвой которого сделался Сергей, разгадать было совсем нетрудно.
В то же время у Сергея Васильевича не было ни малейшего желания уходить из комнаты, где все располагало к покою, где, казалось, было легче дышать. Неторопливые поскрипывающие шаги хозяина, казалось, несли гостю долгожданное освобождение из душевной тюрьмы.
Впоследствии Сергей сам не мог понять, как это случилось.
Неожиданно он разговорился о музыке, мало того — разоткровенничался. С кем?.. С дилетантом и вдобавок еще психиатром… Даль покорил музыканта прежде всего полным отсутствием профессионального волховства. Неторопливо и ненавязчиво, с особой ему свойственной приязнью он пытался войти как друг в душу друга, попавшего в беду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});