В городе действовало девять политических рабочих кружков по 15—20 человек в каждом; пропагандистами в них работали наиболее грамотные товарищи, в том числе Василий Горохов и Борис Цвиллинг (старший брат Самуила Цвиллинга — первого большевистского председателя Челябинского Совета рабочих и солдатских депутатов в 1917 году).
Работа партийной организации усиливалась. Не хватало лишь своей «техники». Тогда городской комитет поручил товарищу «Пауту» (Т. Орешкину) оборудовать подпольную типографию. «Паут» привлек для выполнения задания трех товарищей: «Владимира» (Б. Цвиллинга), «Дину» (Х. Долгову) и «дядю Ваню» (К. Долгова). Прежде всего он подобрал удобную квартиру для «техники» и «техников» в районе железнодорожного вокзала — в поселке Порт-Артур.
Это был приземистый одноэтажный домик, состоявший из двух половин с отдельными входами. В одной половине жили две сестры-старушки, хозяйки дома, в другой — обосновались подпольщики, назвавшие свое местопребывание «Бабкиной дачей». «Дядя Ваня», работавший под фамилией Кабанов в городской типографии Бреслина, столько натаскал в карманах разных шрифтов, что часть их была передана большевикам Нижнего Тагила, где тоже создавалась подпольная «техника». Он же учил типографскому делу «Дину» и «Владимира».
Позднее, в 1925 году, Х. П. Долгова вспоминала о своей подпольной работе в Челябинске:
«…Типографийка наша была устроена так: шрифт набирался из обыкновенной типографской кассы, заключался в рамку, проколачивался для ровности. Набор клали на толстое стекло, лежащее на столе. А под него, чтобы меньше было стука, подкладывали подушку. Становились все трое к столу с трех сторон и начинали работать: один накатывал краску, другой подкладывал бумагу, третий прокатывал большим валом в десять фунтов по бумаге. Так отпечатывали по пять тысяч за сутки.
Типография наша была обставлена настолько конспиративно, что о месте ее и кто в ней работает знал только один человек — ответственный техник, член комитета тов. Паут… Он ходил к нам ежедневно по вечерам, приносил оригиналы и бумагу, уносил готовые прокламации…»
Однажды, это было в январе 1907 года, «дядя Ваня» по заданию партийного комитета съездил в Москву и Самару за литературой и «по связям». По возвращении из командировки зашел на квартиру к «Пауту», но оказалось, что тот арестован. На другой день «дядя Ваня» направился на «Бабкину дачу». На одном из окон увидел ухват — условный знак благополучия. Встретился с «Диной» и «Владимиром». Те сообщили ему, что вот уже неделю сидят без всякой связи с партийной организацией, из дома выйти опасаются, голодают.
С помощью подпольщика «Всеволода» (выяснить подлинное имя революционера пока не удалось!) типографию быстро вывезли в подвальный склад лимонадного завода, хозяин которого — либеральный буржуйчик Баландин, сочувствовал социал-демократам. Выпуск листовок был продолжен.
Но в это время в городе усердствовала полиция — шли повальные обыски. Арестовывались все подозрительные лица с именем Всеволод. Видимо, филерская наводка была недостаточно точная. Под арест был взят даже видный кадет, ярый контрреволюционер Всеволод Комаровский — заведующий складом сельскохозяйственных машин фирмы «Аксай».
Сам же «Всеволод», которого усиленно искали полицейские и жандармы, спасся от ареста благодаря своей смелости и находчивости. Когда блюстители «общественного спокойствия» пришли на лимонадный завод, «Всеволод» был здесь. Он надел армяк дворника, открыл ворота полицейским и под видом расторопного служаки показал весь завод, в том числе и подвальный склад, в котором хранилась тара из-под лимонада. Пока он водил по заводу непрошеных гостей и нарочито громко делал пояснения, «техники»-подпольщики благополучно покинули территорию завода, предварительно укрыв в специально приготовленной «на случай» яме свое нехитрое оборудование.
Так действовали челябинские большевики в годы первой российской революции…
Б. П. МЕЩЕРЯКОВ,
кандидат исторических наук
МОЛОДЫЕ ГОЛОСА
Проза
Анатолий Камнев
СЫН
Рассказ
Как-то весной я возвращался из командировки домой, в Челябинск. В поезд сел уже затемно, часов в одиннадцать вечера. В купе я увидел полноватого седого мужчину добродушного вида, с тем простым лицом, на которые природа обычно не тратит броских красок.
— А-а-а! Кажется, у нас пополнение! — приветствовал он меня чуть сиповатым, приятным баском. — Входи, входи! А то, почитай, от самой Москвы — один, как перст! — Он кивнул на верхнюю полку, где кто-то спал, с головой укрывшись одеялом. — Вон, сел часов шесть назад — и сразу на бок, как умер!
Он встал, скрипнув ножным протезом.
— Посмотришь, в других купе одни уходят, другие приходят, только я так и сижу бирюком — словечком перекинуться не с кем. — Он засмеялся. — Я тут недавно к проводнику ходил, просил, чтоб хоть кого-нибудь подселили. Видать, дошло! Ну, располагайся, располагайся…
Говоря это, он помог мне пристроить чемодан под нижнюю полку. Я достал матрац, принес от проводницы постельное белье.
Мой попутчик сразу же стал хлопотать возле столика. Он предложил мне разделить с ним ужин, я не отказался и тоже достал из авоськи нехитрую дорожную снедь…
Поели, поговорили о погоде, о видах на урожай, о том, о сем.
Пассажир на верхней полке заворочался, по-детски почмокал губами, пробормотал что-то невнятное и опять затих.
— Ну и спит! Аж зависть берет, — улыбнувшись, сказал мужчина. — Красота молодым, а нам, дедам трухлявым, одна маета, а не сон: то кости заноют, то рука занемеет, то еще что-нибудь. Одно расстройство!
— Не спится? — спросил я.
— Ложился было, да что толку, круть-верть, круть-верть с боку на бок, а сон к глазам нейдет… Да мне уж и выходить скоро, в этом… будь ты неладно, никак название не запомню! — Он похлопал руками по карманам. — Записано где-то у меня — что-то такое на «мясо» похожее.
— В Миассе, наверно, — догадался я.
— Вот-вот! В Миассе… Бывал там?
— Бывал.
— А я вот не бывал еще, — как бы с сожалением сказал он.
— Хороший город. Машины там делают — «Уралы».
— «Уралы»? Там? — удивленно спросил он и огорченно добавил: — Не знал… А в наших краях их много, особенно в селах. Не машина — зверь!
— Да… И место неплохое: горы, озеро, Ильменский заповедник… А вы туда к родным?
— К сыну еду, к Саше, в военкомате работает. Написал, чтобы приехали мы с матерью… А старуха моя совсем плохая стала, куда ей в дорогу. Вот и подался я один. Ну да ничего. Неловко только поезд-то приходит — ночью. Лишняя морока…
— Сын, поди, знает о приезде?
— А как же! Телеграмму дал… Так что с этим полный порядок.
Мне показалась наивной эта его уверенность: все-таки его сын — человек военный, а военный живет по указке старших, как ребенок, и распоряжаться временем по своему усмотрению не всегда волен. Служба есть служба. Я сказал ему об этом. Он как-то понимающе-уважительно кивнул круглой лобастой головой с коротко стриженными седыми волосами: мол, сам с усам, знаю, что к чему, и сказал:
— Ясно. Дело служивое… Сам не сможет, так уж батя, как штык, — обязательно встретит.
Я было подумал, что «батя» — это отец моего собеседника, и тут же прикинул про себя примерный возраст деда. Попутчику моему было явно за шестьдесят — значит, его отец давно разменял девятый десяток…
— Ваш отец, значит, вместе с внуком живет?
— Да нет, не мой отец, а его — Сашин, — ответил он.
Я удивился.
— Но вы же сами только что говорили, что это ваш сын?
Он усмехнулся, с едва заметной доброй лукавинкой в глазах сказал:
— Да, наверно, этого так сразу не поймешь… А история эта хоть и простая, а длинная, в двух словах не расскажешь, да и не особо интересная другому человеку.
Он подвинул к себе стоявший на столике большой, ярко раскрашенный термос, предложил:
— Чайком побалуемся! С малинкой? А?
Он с ходу, с первой минуты нашей встречи, стал называть меня на «ты», и это нисколько меня не коробило: было в этом простецком его обращении, в поведении, в речи, в добродушном лице и всепонимаюших серых глазах нечто очень свойское, сразу же располагающее к нему.
Мы попили чаю с малиновым вареньем, потом с лимоном, которым я разжился в станционном буфете.
— Хорошо-о-о. Распарился, — удовлетворенно сказал он, вытирая платком вспотевшее лицо. — Чай не пьешь — какая сила?.. — и спросил: — Значит, говоришь, не поймешь, как так: один сын и два отца? А по-моему, в этом ничего особенного нет, все просто… Или, может, это только мне так блазнит, что просто, а?