Медленно доходит, что я сморозил какую-то хрень про аборт, не имеющую к Вите никакого отношения.
— Я дебил, извини, — проговариваю как можно спокойнее. — Слышишь, малыш? Не молчи, не закрывайся от меня.
Встаю с кресла, подхожу ближе и присаживаюсь на корточки. Приподнимаю её подбородок, в глаза заглядываю. Зелёные, потухшие, будто мёртвые. Жизнь, не щадя, очередной раз бьёт меня под дых.
Я никогда всерьёз не думал о детях. Знал, что однажды обзаведусь семьёй, но картинка была фантомной, призрачной. Сейчас, глядя на Виту, начинаю чётче представлять. И понимаю, что хотел бы всего этого. С ней. Видеть её с округлым животом, а потом — и с младенцем на руках.
Беру маленькую ладошку, трогаю тонкие пальцы. Холодные, почти ледяные. Я подношу руку к губам, целую. Не хочу, чтобы Вита была такой замкнутой, не хочу. Хочу, чтобы злилась, ругалась, улыбалась, шутила и смеялась. Задорно, громко. Но она молчит. И я, сука, не знаю, что делать и говорить. Растерялся впервые в жизни. Всегда умел подбирать слова и выбивать признания, а с ней не получается, как со всеми. Закрылась так сильно, что не достучаться.
— Почему ты раньше ничего мне не сказала? — спрашиваю тихо, чтобы ещё больше не спугнуть.
Вита слабо улыбается, моргает. Пытается казаться невозмутимой, спину выравнивает, но получается паршиво.
— Какой смысл говорить о том, чего больше нет?
В её словах столько надрыва, что я замолкаю. Делаю глубокий вдох, ощущая, как горят лёгкие.
Казалось, о физической боли я знаю всё. Она бывает слабой и едва ощутимой, бывает такой, что заставляет биться в агонии и терять сознание, особенно когда к телу подносят раскалённый до трёхсот градусов паяльник. Кожа не выдерживает и лопается, покрывается волдырями и язвами.
Боль бывает острой и недолгой, а может становиться постоянной, хронической. Но, глядя на Виту, я понимаю, что бывает душевная боль, которая в сто крат сильнее, чем я когда-либо испытывал.
— Если я ошибся, то просто расскажи, как было, — прошу её с жаром, будто отогреть пытаюсь. — Давай без недомолвок. Пожалуйста.
Жадно ловлю каждую эмоцию на её лице и целовать продолжаю. Одну руку, затем другую, каждый пальчик.
— Ты сказала, что детей от меня не хочешь. Я сразу не понял почему, но потом услышал, что ты беременна была, и в голове пазл сложился. Неправильный, признаю.
— Я не делала никакой аборт, — наконец выдавливает из себя Вита. — Узнав о беременности, испугалась. Ты меня бросил, мама умерла. Помощи и поддержки ждать было неоткуда. Как справляться с малышом? Как совмещать с учёбой? Признаюсь честно, новость о предстоящем материнстве привела в панику. Возможно, именно по этой причине Фасолинка от меня ушла?
— Фасолинка? — тупо переспрашиваю.
— На УЗИ не сказали пол: срок был слишком маленьким, но я была уверена, что у нас должна родиться девочка, — слабо улыбается Вита в ответ. — На экране было чётко видно, какая она крошечная, наша малышка. У неё билось сердечко, как у настоящего человека. По форме она чем-то напоминала фасолину, поэтому я и прозвала её именно так. Чуть позже имена подбирала… Мне понравилось Маргарита. Правда, Маргарита Кирилловна не очень хорошо звучит.
— Отчество дурацкое.
— Нормальное, — чуть живее улыбается Вита. — Но не под каждое имя.
Она делает глубокий вдох, но сдержаться не получается — слёзы крупными горошинами начинают катиться по щекам. Обхватываю ладонями её лицо, целую без разбора: нос, глаза, скулы. На губах солёно. Целую до тех пор, пока Вита меня не останавливает.
— Я не планировала тебе говорить, Кирилл. Извини. Первое время точно. Мечтала, что рано или поздно ты сам увидишь меня гуляющей в парке с дочкой. В моём представлении она должна была на тебя быть похожа: темноволосая и кареглазая. Серьёзная, упрямая. Мечты были такими осязаемыми и реальными! Я посчитала примерную дату родов, даже закинула симпатичные платья в корзину на сайте с детскими вещами. А потом… Хлынула кровь. Много крови. И никаких шансов. Мечты разбились вдребезги, я поняла, что ничего этого уже не будет. Клянусь, молилась каждую минуту и секунду, даже когда меня везли на каталке в операционную. До последнего верила, что сейчас всё резко прекратится и получится предотвратить потерю. Но ничего не вышло. Наступила пустота. Звенящая и пугающая. Я не делала аборт, Кирилл. Никогда бы на это не решилась, потому что… очень сильно тебя любила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В висках отчаянно молотит, в ушах шумит. В груди расползается раскалённая лава, сжигая всё на своём пути. Охренеть. Просто охренеть. Моя девочка, моя особенная девочка. Сломленная, потерянная. Это я её такой сделал. Время назад не отмотаешь и не исправишь ничего. Всё сложилось так, как сложилось. Но в моих силах её «починить».
Мне жизненно необходимо, чтобы Вита успокоилась, поэтому, несмотря на протесты, зарываюсь пальцами в мягкие волосы, обхватываю ладонью затылок и целую в губы.
Сначала она сопротивляется, но затем прижимает ладони к моим щекам и горячо отвечает на поцелуй. Касается губами в ответ, приоткрывает рот, позволяет скользнуть языком внутрь. Пахнет одуряюще, голову сносит. Пазл складывается правильно, до единого кусочка.
— Я виноват. Позволишь исправиться? — спрашиваю, отстранившись.
В глаза ей заглядываю, пристально и долго.
— Боже, Кирилл, ну что ты такое говоришь. Я ведь не для этого рассказала! Я… не хотела, чтобы ты себя винил. Не после того, что было…
Я напрягаюсь всем телом, жду пояснений.
— Ничего не спрашивай, прошу! Я просто знаю, где ты был и почему. В тот день, когда я попала в больницу, тебя уже не было в городе.
— Откуда? — обескураженно задаю вопрос.
— Эй, расслабься. Я же просила не спрашивать, — улыбается Вита в ответ. — Мне… было больно на тебя смотреть. Из-за моей глупости тебя туда отправили. Из-за моей дурости покалечили. Я поэтому позавчера сбежала и ночевала у бабушки. Знать, что моя импульсивность и вспыльчивость повлекла за собой такие последствия… просто невыносимо.
— Трусиха, — заявляю уверенно. — Трусиха, ты ведь неправильные выводы сделала.
В прихожей начинает звонить телефон. Вита убирает мои руки от своих бёдер, встаёт с кресла. Я тоже поднимаюсь. Смотрю, как она уходит из гостиной — нежная, родная. Не проклятие, не наказание. Мой мир, моё спокойствие.
Долгое время с места сдвинуться не могу. Её слова меня уничтожили, раздавили. Я-то думал, что хорошо у неё всё. Мне так говорили. Живёт, учится, работает. Пользуется шансом. Пока я выплёскиваю свою злость на поле боя. Уничтожаю, убиваю, пытаясь таким способом отвлечься. Надо было позвонить и лично узнать, как она. Надо было…
Вита возвращается через несколько минут, сжимая в руках телефон.
— Кирилл, время вышло, мне домой пора. Отвезёшь?
— Отвезу, я же обещал.
Мы быстро собираемся, садимся в машину. За сегодняшний вечер все слова истратили. Едем по пустой трассе, музыку слушаем. В темноте нахожу руку Виты, сжимаю. Она пальцы наши переплетает. Ладонь тёплая — согрелась, значит. Я понимаю, что ни на минуту не хочу её отпускать. Как представлю, что спать без неё буду, — хоть домой не возвращайся.
Останавливаюсь у подъезда, во дворе темно. Единственный фонарь, и тот не светит.
— Я до квартиры провожу.
Вита кивает, достаёт связку ключей. Стараясь не шуметь, проходит в подъезд, и я следом за ней.
Возле двери на пятом этаже останавливаемся и замираем. Я, как сопливый пацан, растерянно на Виту смотрю. В гости напроситься? В десять вечера? Наверное, не стоит. Ей нужно время.
— Кирилл, — шепчет Вита. — Ты просил подумать по поводу развода. Не знаю, но мне кажется, раз в этом нет смысла, то… стоит развестись?
— Если хочешь, разведёмся. Я ведь по пути наименьшего сопротивления пошёл. Хотел всё и сразу. Без особых усилий.
Она улыбается. Мягко, едва уловимо.
— Разведёмся, но фамилию тебе оставлю, потому что это ненадолго, — произношу тут же. — Я заново тебя добиваться буду. На свидания водить, цветы дарить. И поженимся потом по-настоящему. С гостями, кольцами, предложением руки и сердца.