Время шло, Тан не появлялся, а ва Дасти безучастно сидел на дне корзины и совершенно не интересовался происходящим. Лист давно превратился в небольшой кругляш, парящий вдалеке. Артем подумал, что вот прямо сейчас картина очень напоминает первый облет этой планеты на боте «Колибри». Тогда он вольготно сидел в пилотском кресле, с интересом изучал картинку на обзорном экране и думать не думал, что скоро лишится и кресла, и экрана, и «Колибри», и (чего уж делать хорошую мину при плохой игре) реальных надежд вернуться на Землю или хотя бы на орбиту. Тем не менее мыслей сдаться и смириться у Артема не возникало – он не верил, а твердо знал, что будет искать капитанский бот до последнего, даже прекрасно сознавая ничтожность шансов на успех. Он стал бы искать бот, даже если бы шансов на успех не было вовсе, и, как ни странно, отчетливо понимал, что это безрассудное стремление к борьбе было воспитано и вколочено в него преподавателями и режимом космоходки. «Покуда космонавт жив, шансы есть!» – гласил неписаный закон флота. А значит, думай, ищи и трепыхайся, а не дичай, понуро опустив руки.
Артем, представитель, скажем прямо, не самой героической в космосе профессии, не собирался становиться посмешищем и позором флота, если его вдруг волшебным образом обнаружат и спасут. А самое главное – пока не видел никакого иного смысла собственного существования в этом мире, который с каждым днем казался все менее и менее странным.
В самом деле, скажи Артему кто-нибудь перед той самой злосчастной вечеринкой, после которой он угодил в анабиозную камеру, что в такой-то день такого-то месяца он будет болтаться между небом и землей в плетеной корзине на пару с тоскующим аборигеном, над головой розоватыми пузырями будут нависать местные зверушки, больше похожие на исполинские воздушные шарики, и ждать они с тоскующим аборигеном будут еще одного аборигена, каковой должен прилететь на самодельном дельтаплане из крылаток гигантского клена…
Интересно, списал бы Артем подобные речи на действие алкоголя или сразу же втихую вызвал бы врачей?
Корзина неожиданно дрогнула. Артем обернулся: кажется, ва Дасти сбросил оцепенение. Во всяком случае, он поднялся, обогнул хижину в центре и встал рядом с Артемом у борта.
Нутром Артем почувствовал, что не надо с ним заговаривать, сказочник заговорит сам. И надо его выслушать, обязательно.
– Скажи, а Тиом, а у тебя там, в небе, была женщина?
Вроде бы простой вопрос, а попробуй на него ответь! Артем подумал и ответил максимально осторожно:
– Смотря что именно ты вкладываешь в понятие «была». Если «жена» – то нет, не было. Если «подруга, которая впоследствии могла бы стать женой» – то тоже не было. А если «женщина, которую хотелось бы видеть рядом с собой» – то, пожалуй, да, была.
– И отчего же она не была рядом с тобой, если вообще была? – спросил ва Дасти печально.
– Видишь ли, ей как раз не очень хотелось видеть меня рядом с собой, – вздохнул Артем. – Старая, как мир, история… Собственно, я ее в последний раз видел четыре года назад. По-моему, ваши четыре года не слишком отличаются от наших, так что ты можешь представить.
Сказочник тоже вздохнул:
– Четыре года? Хм, много… Наверное, ты ее сильно любишь, если с тех пор никого не нашел.
– Да я и не искал особо, – признался Артем. – Ушел в работу. Улетел с Земли к чертовой матери, в дальние шибеня…
– Н-да… По-моему, там у вас на небесах в этом смысле происходит примерно то же, что и в Поднебесье.
– Ты совершенно прав, – подтвердил Артем с чистым сердцем. – Можно летать на крыльях, можно на железной птице, а можно и вовсе сиднем сидеть в каком-нибудь дальнем и спокойном болоте, но когда дело доходит до отношений между мужчинами и женщинами, оказывается, что ничего не меняется от самого начала времен.
Некоторое время они молчали, погрузившись каждый в персональные мысли и воспоминания. Артем, летая на «Одессе», редко думал об Оксане, да и в груди ныло уже не так сильно, как первое время. А тогда, в стылом ноябре двадцать седьмого было худо, очень худо. Но – перетерпел и пережил. А это главное. Перетерпеть бы и пережить то, что теперь вывалила ему на голову хулиганка Судьба…
«Оксана давно мертва», – мысленно одернул себя Артем.
Периодически он словно бы забывал, что с момента катастрофы на «Одессе» прошло больше семисот лет, хотя, казалось бы, забыть об этом невозможно. Однако не раз и не два, засыпая, Артем мечтал, что в Поднебесье вдруг объявятся спасатели с Земли или Офелии, заберут его отсюда и переправят на Землю, и там он первым делом, конечно же, поспешит к маме – сообщить, что жив-здоров, просто на какое-то время терялся…
А потом вспоминал о семистах двадцати с лишним годах, которые его угораздило проваляться в анабиозе, и в душе становилось холодно и пусто.
Отчаяние готово было в который раз навалиться на Артема вслед за воспоминаниями, но, к счастью, его отвлек выходящий из отлетного оцепенения сказочник.
– Пора бы Тану и появиться, – заметил ва Дасти все еще хмуро. – Вечереет уже…
В Поднебесье с днями и ночами в это время года творился форменный кавардак; до северного солнцестояния оставалось меньше месяца. Артем вообще поражался – как аборигены не путаются с определением времени. Если местный час равнялся земному (что было совершенно неудивительно – в конце концов, это потомки людей, у которых в ходу именно земные временные единицы), то сутки вмещали двадцать четыре часа только в середине лета. Зато если местный год измерять не сутками, а часами, он, как это ни странно, в точности равнялся земному – ма Сайос, не задумываясь, ответил на вопрос Артема и не счел вопрос странным, хотя Артем этого боялся. Местный год длился восемь тысяч семьсот шестьдесят часов ровно. Именно эту цифру давало банальное умножение трехсот шестидесяти пяти на двадцать четыре. Артем прекрасно знал, что земной год на шесть часов длиннее. Зато тут не вставала проблема високосного года. Понятно, что местный год вмещал большее число суток, потому что сутки тут разной длины, но точное число подсчитать было попросту невозможно, потому что для каждой широты ответ разнился, да и странное время любого из солнцестояний, когда светило застывает в точке севера или юга – как считать? Это одни сутки или больше?
Тем не менее аборигены использовали термины «вчера» и «завтра», но обосновывали их воистину гениально: завтра наступит тогда, когда человек проснется. А вчера, соответственно, длилось до момента, пока человек накануне не заснул. И то, что люди Поднебесья засыпают и просыпаются в разное время, никого ничуть не волновало. Вчера – значит, двадцать – тридцать часов назад, примерно так. Завтра – через двадцать – тридцать часов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});