Читать интересную книгу Добрая, злая - Вера Колочкова

– Посмотри, Аннушка, какая Санюшка у тебя выросла! Справная девка, добрая, работящая… Вот навестила меня, старуху… И к тебе, стало быть, пришла… Сейчас помянем тебя как полагается!

Присев на скамеечку у могилы, баба Сима отерла слезу концом головного платка, закопошилась, доставая из пакета захваченную из дома снедь, граненые стаканчики и пластиковую бутылку с домашней наливкой.

– Смотри, Сань, а рябинка-то прижилась, эвон какая вымахала… Эту рябинку вы с твоим отцом из лесу принесли, помнишь? Отец-то твой тещу уважал, молодец…

– Нет, баб Сим, не помню…

Тонкое деревце, словно обидевшись на ее слова, качнулось под ветром, зашелестело листьями-перышками, касаясь ветками бабушкиного лица на овале памятника. Лицо было молодым, улыбчивым, и глаза у бабушки такие ясные, будто светятся живой радостью.

– Да, мудрая она была женщина, сестрица моя… – разливая наливку по стаканам, вздохнула баба Сима. – И тебя шибко любила и жалела… Ну, давай поминать, что ли?

Чинно приложив к губам стаканчик, старуха опрокинула в себя его содержимое, крякнула, трижды торопливо перекрестилась, пробормотав себе под нос нужные для обряда поминовения слова. Потом подняла на нее мутные от набежавшей старческой слезы глаза:

– А помнишь, как она тебя маленькую каждое воскресенье в церковь водила?

– Помню, баб Сим…

– Ага, ага. Все имечко твое нечаянное у Бога отмолить хотела. Просила, чтобы он простого счастья тебе послал. Чтоб вразумлялась ты на простое счастье-то… Помнишь, как она тебе все приговаривала? Живи, мол, просто, сердце слушай, себя и Бога помни, на плохое дело не искушайся…

– …И на большие радости тоже не искушайся, малыми радостями живи – ветерок подул, солнышко взошло, первая травка из земли выползла, ягодка в саду созрела… Помню, баб Сим, помню… Я ведь так и хотела, да не получилось, видно… Поманило счастье, и нет его…

Вяло махнув рукой, она отвернулась в сторонку, быстро отерла слезу со щеки. Да и незачем тут о своем плакать, нехорошо это. И без того всю ночь в подушку проплакала. Да и бабушка Анна увидит ее слезы, огорчится…

Они посидели еще немного, съели по пирогу, слушая, как перекликается стая ворон в кронах огромных берез – извечных сторожах тихого деревенского погоста. Баба Сима первая поднялась со скамеечки:

– Ну что ж, пойдем, нето… Сейчас еще в церкву зайдем, свечку за упокой поставим… Прощевай, Аннушка, спи спокойно. Не обойдет твою внучку счастье, не бойся. Раз ты, святая душа, Бога просила, то и не обойдет…

Ей опять захотелось плакать, но сдержалась. Уходя, оглянулась, поймала на себе улыбающийся взгляд бабушки. Будто она ее подбодрила: и правильно, и не плачь, живи себе дальше как получится. Большими радостями не искушайся, малыми радостями живи…

Где ж теперь их найдешь-то, большие да малые радости, милая бабушка? Все радости одним разом и кончились, и белый свет не мил.

В церкви было в этот час пусто, прохладно и тихо. Поставила поминальную свечу, долго глядела, как ровно горит хрупкое пламя. Потом вздохнула, будто немного отпустило внутри – надо жить дальше, что ж поделаешь. Жить как получится.

– Пойдемте, баб Сим… Мне еще на электричку успеть надо…

Вышли из церкви, споро пошагали домой. Когда свернули в свой проулок, баба Сима остановилась, испуганно схватилась рукой за грудь:

– Смотри-ка, Санюшка, у нашей калитки чья-то машина стоит! Это кто ж к нам опять пожаловал, интересно? Уж не Иван ли заторопился?

– Нет, баб Сим. Это мамина машина. Я ж вчера вечером не приехала, как она велела, вот и решила… Сама меня забрать, наверное…

– Так изба-то на ключ закрыта! Ох, сейчас осерчает на нас!

Мать сидела на крылечке с лицом и впрямь «осерчавшим». Увидев их, поднялась, бросила сердито:

– Ну и где вы так долго ходите? Еду в такую даль, потом сижу тут, жду… Что я, девочка, туда-сюда мотаться?

– Так мы, Тань, на могилку ходили… К матушке твоей, стало быть… – виновато засуетилась баба Сима, доставая ключ из кармана кофты.

– Уж не собрались ли вы меня беспамятью корить, тетя Сима? – на волне раздражения от долгого ожидания взвилась мать, уперев руки в бока.

– Да бог с тобой, Татьяна, чего ты взъярилась! Хотя и в самом деле – и тебе бы не грех было, к родной-то матери…

– А я сама знаю, чего мне грех, а чего не грех! Я, между прочим, работаю с утра до вечера, света белого не вижу, чтобы лишнюю копейку на жизнь заработать! Да если б вы знали, какими нервами мне эта копейка достается! И не вам меня судить, сама знаю, как жить!

Она видела, как жалко присунулась ключом к двери баба Сима, как испуганно втянула голову в плечи, отгораживаясь от летящих в ее спину злых слов. Шагнула к матери, проговорила со свистом, задыхаясь:

– Не смей… Не смей так с ней разговаривать, мама! Не смей…

И вдруг – разрыдалась в голос. Мать стояла, таращилась на нее во все глаза, дрожала губами в сердитой изумленной обиженности. Потом вдруг обмякла, махнула рукой, произнесла испуганно:

– Ну все, все, доча… Чего ты так… Я ж не со зла, ты ж меня знаешь… Привыкла в магазине на всех орать, вот и сорвалось. Не люблю, когда меня жизни учат!

– Эх, Танька, Танька… – скорбно обернулась уже из открытой двери баба Сима. – Вот вся ты в этом… Как в девках тугой на душу была, такой и бабой образовалась… – Вздохнула, помолчала немного, добавила уже ласковее: – А ты не плачь, Санюшка! Чего теперь плакать-то? Какую уж мать Бог послал, такую и любить надобно…

Мать дернулась было что-то ответить, но глянула на нее и смолчала, крепко сжав зубы. Направляясь к машине, бросила на ходу:

– Давай, поехали… Некогда мне тут… Да, чуть не забыла! Я там под нижней ступенькой крыльца пакетик с деньгами оставила, скажи тетке, пусть найдет… Она ж тебя тут кормила-поила все-таки…

– Не надо, мам. Она обидится.

– Да чего ты понимаешь, обидится! Кто ж нынче обижается, когда деньги дают? Или ты тоже меня учить станешь? Тебе ли меня учить, какими способами у матери деньги забирать?

– Да. Ты права. Я виновата перед тобой, конечно. Я помню, мама.

Сухо прошелестела, равнодушно. Даже сама удивилась, как сухо у нее это получилось. Молча повернувшись, прошла к крыльцу, наклонилась, достала из-под ступеньки газетный сверток. Обернулась к матери, произнесла так же равнодушно:

– Я сама ей отдам… Я знаю как. Поблагодарю за все и отдам…

– Только давай побыстрее, доча! У меня дел невпроворот! И не смотри на меня так, я это… Я не буду больше тебе напоминать… Прости, случайно вырвалось. Кто старое помянет, тому глаз вон!

Всю дорогу ехали молча, и лишь на въезде в город, откашлявшись, мать вкрадчиво заговорила:

– Я смотрю, не на пользу тебе деревенские каникулы пошли, доча… Нервная ты какая-то стала, будто большое горе пережила. И лицо вон будто заплаканное. Может, по Кириллу скучаешь?