Другие девочки молча наблюдали, как Кристина держит кричащую Мышку под душем, пытаясь удержать ее лицо под струей воды, а та приплясывает на цыпочках, размахивает руками и воет от боли.
Когда в ночной сорочке пришла сестра Габриэла, неся аптечку, она только взглянула на Мышку и сказала Фризз:
– Беги на кухню и принеси бутылку оливкового масла. Диди, беги и разбуди мать-настоятельницу. Попроси позвонить ее в «скорую помощь».
Поставив аптечку на пол и открыв ее, сестра Габриэла спросила:
– Что случилось?
– Она вылила на себя вот это, – испуганно сказала Кристина, все еще удерживая плачущую Мышку под душем. – Из этого флакона. Она вылила все на голову.
Сестра Габриэла подобрала осколки и пробормотала:
– Боже милостивый!
Во флаконе было новое средство для мытья ванн.
Монахиня встала под душ, не обращая внимания на то, что ночная рубашка и белый чепчик тотчас намокли, и взяла Мышку из рук Кристины.
– Потерпи, моя дорогая, – сказала она. – Держи лицо под струей. Надо смыть это.
Худенькое маленькое тельце Мышки сотрясалось от рыдания. Все лицо было вымазано помадой. Сестра Габриэла ласково сказала:
– Потерпи еще немного, и я наложу тебе на глаза повязку. – Когда она направила на голову девочке струю воды, большая прядь волос упала на пол. Девочки пришли в ужас. Кристина прикрыла рот рукой, почувствовав, что ее тошнит.
Спустя несколько минут вернулась Фризз с бутылкой оливкового масла. Сестра Габриэла вывела Мышку из-под душа, завернула ее в полотенце и закапала несколько капель масла ей в глаза, после чего наложила стерильную повязку на лицо и забинтовала голову девочки.
Кристина и все девочки в ужасе увидели, как при этом крупные пряди волос Мышки падали на пол.
Мать-настоятельницу трясло от возмущения, хотя она и пыталась совладать с собой. Кристина и Фризз видели, как шарф, повязанный на ее голове, дрожал, когда она повторяла: «Понимаете ли вы, что натворили, девочки?» На ее столе были разложены тюбики с косметикой, нейлоновые чулки, флаконы из-под жидкости для завивки – все, что было конфисковано в комнате Кристины. Среди всего этого лежала и захватанная книжка «Ягодицы, или Мемуары женщины-сибаритки». Кристина чувствовала, как ее щеки горят от стыда.
Этот тайный клуб – твоя идея, не так ли, Кристина? – спросила мать-настоятельница. В этот поздний час она надела поверх ночной сорочки клетчатый халат. За ее спиной окно заливал дождь, а голые ветви деревьев стучали о раму. «Скорая помощь» увезла Мышку час назад, они боялись, что она может ослепнуть.
– Вы – позор для нашей школы, Кристина Синглтон, – продолжала мать-настоятельница, ее гнев постепенно утихал. – Вы склоняли других девочек к нехорошим поступкам, вы убедили бедную маленькую Лейну Фример попытаться изменить цвет волос. Вы заставили ее поверить, что ее жизнь переменится к лучшему, если она станет блондинкой. И поэтому вы вылили жидкость для чистки на ее голову, полагая, что это просто осветлитель. Из-за вашего тщеславия, Кристина, случилось ужасное. Если бедная девочка ослепнет навсегда – это будет ваша вина. Мне страшно подумать, какое будущее вас ожидает. Вы – пустая и самонадеянная особа. Вы думаете, что правила существуют только для других. Вы никогда ничего не добьетесь. Мне стыдно за вас. И за вас тоже, – сказала она Фризз. – Итак? Что вы, девочки, скажете в свое оправдание?
– Извините, преподобная мать, – прошептала Фризз, опустив голову. Она сняла бигуди, и теперь ее волосы выглядели еще курчавее.
– И меня простите, преподобная мать, – сказала Кристина. – Мне очень жаль Мышку, правда. И если она ослепнет, я никогда себе этого не прощу. Только, пожалуйста, не говорите моему папе об этом.
– Слишком поздно, он все уже знает.
Кристина уставилась на нее. Дождь за окном, казалось, начал сильнее барабанить по оконным стеклам.
– Вы сказали папе? – спросила Кристина. – Вы разговаривали с ним сегодня ночью? Вы знаете, где он? Пожалуйста, скажите мне, где он.
– Боюсь, что не могу этого сделать, Кристина. Извини, я не должна была этого говорить.
– Что ты собираешься делать? – спросила Фризз, когда они сидели вдвоем и слушали шум дождя. Кристина не смогла ничего больше узнать от матери-настоятельницы об отце, только то, что он каким-то образом убедил мать-настоятельницу разрешить Кристине остаться в школе.
– Они знают, где он, – сказала она. – У них есть номер его телефона, они давно знают номер и не хотят говорить мне. – Была полночь. Она перебрасывала теннисный мяч с руки на руку, а сама смотрела в мокрое окно. – Но я найду его.
– Как?
– Документы находятся в кабинете матери-настоятельницы. Дверь не запирается. Я видела, как она доставала папку с моими документами.
– Боже, это ужасно опасно, Кристина. Тебя могут застать там, тогда что она сделает с тобой?
– Надеюсь, она исключит меня.
– Ты не хочешь этого, Чоппи, потому что тогда твой папа с ума сойдет.
Кристина бросила мячик, и он, ударившись о комод, покатился под кровать Фризз.
– Может быть, мне следовало сделать это давно. Может быть, я смогу заставить его приехать и забрать меня. Итак, я сделаю это сейчас.
– Я пойду с тобой!
Кабинет матери-настоятельницы не был закрыт, и девочки стали просматривать папки с помощью карманного фонарика, который они стащили на кухне. Когда Кристина нашла папку со своими документами, луч фонарика запрыгал по странице, которую она читала: «Кристина Синглтон, место рождения Голливуд, Калифорния, 1938 год. Занятие отца – бизнесмен, мать – скончалась». Здесь был указан телефонный номер Джонни на случай непредвиденных обстоятельств.
– Я нашла, Фризз! – шепнула Кристина и торопливо записала его на бумажку. Но она была озадачена – номер был местный.
– Значит, он – в Сан-Франциско? – спросила Фризз, ее лицо виднелось в бледном свете фонарика. Она искала в документах свою папку, просто из любопытства.
– Не знаю. Ничего не понимаю. Мать-настоятельница сказала, что разговаривала с ним ночью. Если она звонила по этому телефону, значит, он должен быть в городе. – Она стала просматривать другие записи в папке, которые касались ее детских болезней, вакцинаций, отчетов ее различных частных наставников. Наконец она дошла до линованной страницы, заполненной заметками, сделанными почерком сестры Габриэлы. Судя по дате, она писала их в день, когда Кристину приняли в школу четыре года назад. Одно слово бросилось в глаза: «Приемная».
«Формальное удочерение имело место в Голливуде, Калифорния, – писала сестра Габриэла, – когда Кристине было две недели. Мистер и миссис Синглтон взяли ребенка в Сан-Франциско, где они с тех пор жили».