Мать замуж больше не вышла, Ладька ездил к отцу примерно раз в месяц, ведь у него, у Ладьки, была теперь своя, полная впечатлений, новая жизнь. Отец тоже так и жил бобылем, много работал, ходил на улицу с палочкой и сам научился себе варить первое и гладить рубашки. Ладька женился рано, на первом курсе своего автодорожного. И свою юную, белокурую, уже беременную жену Зою привел к матери на Академическую. Там практически мать поднимала их с Зоей двойняшек – Мишку и Валюшку.
В середине девяностых уже не Ладька, а Владислав Георгиевич, человек солидный по возрасту и положению, начальник отдела логистики большой торговой компании, и его белокурая и верная жена Зоя отдыхали в Египте. Мать осталась дома с мальчишками. Владислав Георгиевич с удовольствием так бы и валялся на пляже, и пил бы свое пиво, а потом уходил бы спать в прохладный номер до самого ужина, если бы не его жена, любознательная Зоя. Зоя обожала всяческие экскурсии и путешествия, и он, конечно, нехотя ей поддавался. Выезжали из отеля рано, в семь утра, по дороге забирая туристов из других отелей. Ехали к известным пирамидам.
– Быть в Египте и не видеть это чудо! – восторженно восклицала Зоя.
Наверное, она была права. Владислав Георгиевич в автобусе задремал, но вскоре проснулся, и ему показалось, что слышит он чей-то отдаленно знакомый хрипловатый голос. Он обернулся и увидел сильно пожилую и очень худую, ярко накрашенную даму в белых брюках и открытой белой рубашке. Она сидела в компании молодых людей и, видимо, рассказывала что-то остроумное и увлекательное, так как периодически раздавались взрывы хохота. Потом он услышал, как молодой человек обращается к даме – «Марго». И тут окончательно узнал ее. Владислав Георгиевич напрягся и услышал квинтэссенцию ее повествования и то, что и определяло ее саму и, видимо, всю ее жизнь.
И все его воспоминания и впечатления от встреч с этой женщиной в его далеком детстве. Марго кокетливо наставляла молодежь, что никто никому ничего в этой жизни не должен, и еще что-то о своем благодатном одиночестве и отсутствии долгов – человеческих, разумеется. И что-то о том, что главное, главное – это понять и не переусердствовать, так как жизнь в общем-то легкая и приятная штука, если уметь к ней правильно относиться. Потом он вспомнил, как эта женщина прошла однажды по жизни их семьи, походя и невзначай, оставив за собой, собственно, руины, и еще подумал, что своим установкам она, видимо, действительно не изменяла всю жизнь. А потом ему все это стало неинтересно, и он опять заснул, мечтая о том, чтобы путь к пирамидам был неблизкий.
Машкино счастье
Машка Терентьева – ее еще называли Машка-мышь или Машка маленькая – торопилась на дачу. Как же – ведь теперь у нее там появился предмет тайного обожания. Соседка-художница. Художница появилась в их старом дачном поселке не так давно, и как досталась ей старая генеральская полуразрушенная, но все еще необыкновенная дача, никто толком не знал. Когда-то этот дом был, пожалуй, самым примечательным в поселке – двухэтажный, с крохотной круглой мансардой наверху, выкрашенный в белый, такой непрактичный для дачи цвет. Когда-то этот величественный белый дворец (кто знал тогда об извращенных вкусах появившихся спустя лет сорок нуворишей?) возвышался над неловкими и убогими домишками поселка. И его первенство никто и не думал оспаривать.
Владелец дома, старый генерал, ходил по участку в поношенных зеленых брюках с лампасами, с носовым платком на голове, завязанным с четырех углов на смешные узелки. Жена его, которую, естественно, называли генеральшей, барыней отнюдь не была и хлопотала днями на участке, окучивая крупную клубнику и лелея кусты разноцветных пионов – от белых до темно-бордовых. Были они бездетны.
Сначала ушел генерал, а следом, спустя полгода, – его тишайшая жена. Многие годы на дачу никто не приезжал, и, естественно, дом ветшал, и зарастали бурьяном грядки с сортовой клубникой, и вырождались красавцы пионы. На генеральскую дачу многие клали глаз, но найти концы не удавалось никому – близких родственников у генерала не оказалось. И все вздыхали, проходя мимо некогда роскошной дачи, и качали головами – дескать, вот добро-то пропадает. А другим людям век ютиться в маленьких, хлипких домишках с сильно разросшимися семьями.
Машка «генералов» помнила смутно, а вот набеги на одичавшую генеральскую клубнику и смородину помнила хорошо. Вкус детства. Так вот, эта самая дама появилась в поселке года три назад, подав в правление документы на дачу, но оставалось гадать, как ей удалось все это провернуть. Ходили разные разговоры: то она внебрачная генералова дочь, то дальняя родственница генераловой жены. Но правды не знал никто. Она просто ни с кем не общалась. Дом поправлять и переделывать она не стала, траву не косила, и, кажется, ей нравилось это диковатое место, в котором и вправду было что-то таинственное и притягательное.
Жила она на даче с мая по октябрь, раз в неделю выезжая на стареньком, дребезжащем «опеле» за продуктами в город. Машка покуривала на терраске и жадно наблюдала за жизнью соседки. Художница вставала поздно, к полудню. Выходила на крыльцо и, подставляя лицо солнцу, деревянным гребнем начинала расчесывать длинные, до пояса, волосы. Потом она беспощадно скручивала их в тугой блестящий узел и садилась в плетеное кресло пить кофе. Примерно часов до двух она сидела на крыльце и созерцала природу, погруженная в свои мысли. А потом уходила в дом, и все интересное кончалось. До Машки доносились слабый запах масляной краски и легкий скрип подрамников. Вечером соседка опять долго пила кофе на крыльце и наслаждалась уже наступившей прохладой. Если бы Машку спросили, чего она хочет больше всего на свете, не раздумывая ни минуты, она бы сказала: познакомиться с этой загадочной женщиной и попасть к ней в дом.
И однажды это случилось – грех говорить, но Машке повезло – художницу прихватил радикулит. Слабым голосом она позвала Машку и попросила ее зайти. Теперь Машка увидела большую, сыроватую веранду со старыми, протертыми плюшевыми креслами, большой круглый стол, покрытый павлопосадским платком, как скатертью, ромашки на столе в прозрачном кувшине, и саму хозяйку, охавшую и полулежащую на диване.
– Будем знакомы. Маша, – прошептала смущенная Машка.
Художница чуть удивилась, видимо, знакомство не входило в ее планы, но кивнула:
– Альбина. Мне неловко, но просить некого, не могли бы вы меня растереть?
«Господи, – подумала Машка, – уже и к телу допустили». Она часто закивала головой, готовая уже практически на все. Художница, охая, неловко повернулась на бок, и Машка принялась усердно втирать в круглую и гладкую спину пахучую мазь.