- В карты, - понимающе кивнул Пакля. - А что, можно и Терминатора. А Бодуняну скажем, что он теперь нас поить должен.
- Да что тебе Бодунян? - поморщился Поршень. - Забудь! Узловая - она веселей. Тут что - кино да танцы. А там - кабаки, такси, то да се...
Пакля поскреб соломенную макушку. Действительно, Поршень прав. В Зарыбинске и пойти-то с деньгами некуда. Разве только в столовую, где подают бутерброды с маргарином, а вместо салфеток на кассе висит рулон туалетной бумаги. Или в пивнуху-рыгаловку, в которой от грязи стаканы прилипают к столам - не отдерешь.
- Н-да... - обронил он.
- Ты прикинь для себя, - давил Поршень, - приезжаем, заходим в кабак, нас там бесплатно поят, девки-все наши...
- Думаешь, будут за так поить? - сомневался Пакля. - Там черные все-таки.
- Один раз в торец получат - сразу побелеют. И поить будут, и кормить, а еще и лезгинку танцевать на столах. Это обещаю.
Пакля все размышлял. С одной стороны, Поршень - пацан мозговитый, со связями, всегда при делах. Зря говорить не станет. Но с другой - как-то все просто у него получается. Пакля тоже думал, что авторитет будет просто поставить. А в итоге во всем Зарыбинске только "синяки" у палаток его и признали.
- Пельмень! - позвал Пакля. - Просыпайся!
- А? - Пельмень растерянно заморгал.
- Поедешь с нами на Узловую королить?
- Зачем? - насторожился Пельмень и взялся за ухо.
- Чего? Сразу очко жим-жим? Ладно... Мы тебе чего поспокойней найдем. Может, какую-нибудь деревеньку присмотрим.
- Зачем?
- Атак... Станешь там феодалом... нет, крепостным помещиком. Хочешь? Какая тебе деревня больше нравится?
- А... не знаю. У меня, вообще, бабка двоюродная в Нижних Козлах живет.
- О-о! То, что надо! Назовем деревню Нижние Пельмени. "Селедок" в пруд выпустишь, крестьян станешь угнетать, и вообще, все такое... Иди, вина налью.
Пакля и Поршень весело расхохотались. "Анапа" немного разбавила думы и тревоги, которые давили сегодня Паклю. Будущее опять показалось легким, сияющим, будто улица после дождя. И идеи Поршня выглядели куда заманчивее, чем на сухой желудок.
- У нас будет вроде секретного общества, - мечтательно проговорил Пакля, откидываясь на бетонную перегородку. - Чтоб никто не знал про нас, но все боялись. Надо как-то нас назвать.
- "Три Пэ", - неожиданно подал голос Пельмень.
- Почему "три Пэ"?
- Потому что Пакля, Пельмень, Поршень. "Три Пэ".
- Не-а, - покачал головой Поршень. - "Три Пэ" нельзя. Слишком на триппер похоже.
- Это да, - согласился Пакля. - А тогда... а давайте - "Гром".
- А почему "Гром"?
- А помнишь, все с грома началось? Когда самолет с близнецами сбили, помнишь?
- "Гром", - повторил Поршень. - Нет, лучше уж не так. Лучше "Громовержец".
- О, точно! - обрадовался Пакля. - Общество "Громовержец". Класс!
- И не общество, - продолжал размышлять Поршень. - Общество - это у инвалидов. А у нас будет...
- Отряд! - осенило Паклю.
- Да какой отряд... Нет. У нас будет - синдикат. Синдикат "Громовержец".
- Класс! - восхитился Пакля. У него даже сердце защемило от какой-то гордости. Синдикат - в этом слове заключалось нечто особенное. В нем был и запах сигар, и колыхание тяжелых портьер в ресторане, и черный блеск автомобилей, и взгляды гордых женщин, и тяжесть пистолетов в потайных карманах. Синдикат! Пакля торопливо наполнил стаканы.
Поршень, конечно, в мыслях посмеивался над детсадовскими потехами своих придурковатых приятелей, Детям, насколько он помнил, вообще свойственно создавать всяческие тайные союзы, вырезать для них печати из ластиков, составлять клятвы и уставы, скрепляя их кровью из наколотого пальца, копать тайники и прятать в них всякую ерунду... Да и у взрослых эта черта не всегда проходит. Бывает, кто-нибудь так и светится от гордости, когда говорит, что давал подписку, устраиваясь грузчиком на какой-нибудь режимный завод.
Поршень, в отличие от Пакли, был не по возрасту серьезен. Дешевые эффекты мало его интересовали. Он подыгрывал Пакле лишь потому, что так было надо для дела.
- Ну так что? - спросил он, чуть отхлебнув "Анапы". - Когда первую операцию будем проводить?
- Ты про Узловую? - вмиг посерьезнел Пакля. - Наверно, отдохнем еще денек-другой. Пока деньги есть. И можно попробовать...
- Не можно, а нужно! - веско проговорил Поршень. - И не пробовать, а делать.
- За синдикат! - Пакля поднял стакан. - Пельмень, не спи! Неси задницу сюда, выпей за удачу.
Пельмень выпил, с трудом подавив тошноту. Он стал членом синдиката не по своей воле, не успев даже ничего толком понять. Ему жутко все это не нравилось. Раньше Пакля все твердил про деньги, икру и баб. Вместо этого мерзкое вино с осадком, дешевая колбаса и килька в томате. Сплошные разочарования.
Да еще какие-то кошмарные операции впереди. Пельмень искал способ спрятаться от всего этого, вычеркнуть себя и из списков синдиката, и из всех грандиозных планов Пакли. Но он уже мало что решал даже в своей жизни.
* * *
Раз в две недели старуха Ильинична, какова бы ни была погода и внутреннее самочувствие, посещала районный отдел милиции. Каждый второй четверг она надевала синий жакет с черным кантом и шла в приемную Дутова. Если надо, высиживала очередь, но неизменно появлялась перед начальником отдела.
Ради этого она бросала все дела, отменяла встречи, оставляла недомытые полы и недоваренную похлебку. Она могла, завертевшись, пропустить, например, очередную серию по телевизору, но визитов к Дутову не пропускала никогда. Она садилась перед ним и, глядя ему прямо в глаза, приступала к докладу.
Ильинична была маленькая, худая, жилистая и очень сильная во многих отношениях баба. Лицо у нее было серым, неприметным, словно покрытым слоем пыли. Но глаза на нем сверкали, как зенитные прожектора.
Жакет с кантом делал ее похожей то ли на гардеробщицу, то ли на гостиничную администраторшу - то есть лицо официальное, наделенное полномочиями.
В таком строгом виде она садилась перед начальником милиции и скрупулезно доносила о всех нарушениях порядка и законности, свидетелем которой она стала.
Ильинична сдавала всех: соседей, знакомых, родственников. Дутов по четвергам узнавал подробнейшие сведения о том, кто подрался с тещей, кто возил левак на казенной машине, кто травил в Подгорке рыбу борной кислотой, чтоб поменять на самогон.
И все бы ничего, но старуха придирчиво следила за тем, чтобы ее информация шла в дело, а не просто принималась к сведению. Если после ее сигнала к нарушителю не приходил хотя бы участковый, она доставала из буфета ручку, перемотанную пластырем, вырывала пожелтевший лист из общей тетради и садилась сочинять жалобу в областные структуры.
Ильнична рассуждала здраво: если человек, к примеру, напился и съездил по физиономии жене, его нужно наказать. А если власть игнорирует сообщения граждан, то такую власть саму нужно наказывать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});