– Я надеялся вернуться домой к лету, – сказал мне однажды Эллисон; дело было после полудня, мы с ним сидели и жевали, глядя на море, отделявшее нас от Африки. Лицо у него при этом было такое, что, покажи его молоку, и то немедленно скисло бы. – Нашей крикетной команде будет меня не хватать, это уж точно.
Услышав эти слова, я поневоле хмыкнул. Крикетной команде, надо же! От места, в котором я вырос, до крикетной команды было топать и топать.
– Крикет, значит? – сказал я. – Никогда в него не играл. Не находил его интересным.
– Никогда не играл в крикет? – спросил он и, оторвав взгляд от жижи, приготовленной для нас мистером Холлом, уставился на меня так, точно я отрастил на левом плече вторую голову. – Какой же ты англичанин, если никогда не играл в крикет?
– Послушайте, Томми, – сказал я. – Существуют люди, в чьем прошлом присутствуют такие штуки, как крикет, и существуют те, в чьем не присутствуют. Я принадлежу к последним.
– Мистер Эллисон, Турнепс, – мгновенно откликнулся Томми, потому как он хоть и снисходил до бесед со мной просто по той причине, что никто больше с ним особо не разговаривал, ему нравилось указывать мне мое место. На судне, заметил я, такие указчики встречались столь же часто, как и на суше. Уверенные в себе люди не нуждаются в том, чтобы напоминать кому-то о своем положении в обществе, а неуверенные так и тычут его тебе в физию по двадцать раз на дню.
– Вы совершенно правы, Томми, – ответил я и благоговейно склонил голову. – То есть мистер Эллисон. Я совсем забыл о разнице между нами, а все потому, что провожу слишком много времени в обществе капитана и офицеров – из-за моего положения на судне, хочу я сказать, – между тем как вы, ребята, трудитесь здесь, отдраивая палубу. Совсем забыл, беспамятный я остолоп.
Он прищурился и некоторое время взирал на меня сердито, но потом покачал головой, перевел взгляд на море и вздохнул, протяжно и театрально, совсем как актриса, исполняющая главную роль в паршивой пьеске.
– Конечно, я скучаю не только по крикету, – сказал он, напрашиваясь на новые мои вопросы.
– Нет?
– Не только по нему, нет. В моем родном городе, который я был бы не прочь навестить снова, есть и другие… э-э, услады.
Я кивнул, провел пальцем по стенкам моей чашки и дочиста его облизал, поскольку, как ни жалка была пища на борту «Баунти», только глупец не съедал ее полностью. Конечно, вкусной никто ее не назвал бы. И аппетит она удовлетворяла редко, это уж будьте уверены. Однако она была прилично приготовленной, здоровой и живот от нее не пучило, а эти достоинства – даже за неимением прочих – чего-нибудь да стоили.
– Ну да, верно, – помолчав, сказал я, понимая, что ему хочется рассказать мне о чем-то, но не будучи уверен, хочется ли мне его слушать. Так или иначе, я не собирался поощрять его, задавая вопросы, на которые он, задам я их или нет, все равно ответит.
– Разумеется, я говорю об усладах личного свойства, – прибавил он.
– У вас там какие-то плодовые деревья растут? – спросил я. – И как раз сейчас на них поспели фрукты? Или ягода созрела – клубника, а может, крыжовник?
Эллисон поозирался и, никого поблизости не увидев, наклонился ко мне, будто заговорщик. Я отстранился, однако он взял меня за плечо и притянул поближе к себе. На миг мне даже стало тревожно: уж не распаляю ли я его?
– Там есть одна юная леди, – сообщил он. – Мисс Флора Джейн Ричардсон. Дочь Альфреда Ричардсона, поставщика продовольствия. Ты, несомненно, слышал о нем. В Кенте он человек весьма известный.
– Очень хорошо его знаю, – сказал я, хоть ни разу в жизни не слышал этого имени и не дал бы за него даже двух пенсов. – От Лендс-Энда до Джон-о-Гроутса[8] не было еще среди тех, кто рубит мясо и набивает колбасы, более достойного малого.
– Тут ты не ошибся. Превосходный малый. А его дочь, Флора Джейн, мы с ней хорошо понимаем друг друга, – сказал он и захихикал, как школьница, и слегка покраснел. – Она сказала, что будет ждать моего возвращения, а в ночь перед моим отъездом в Портсмут, я не хотел туда ехать, но отец заставил меня, она дала мне руку для поцелуя, и, знаешь, я ее поцеловал.
– Экий вы проказник, – сказал я и откинулся назад, разинув рот так, точно он поведал мне поразительный секрет, подробности самого непристойного скандала, о каком когда-либо слышал человек либо зверь. – Шустрый шалунишка! Вы припали устами к ее руке, так? Боже мой, так вы, можно считать, обженились на ней. А имена для детишек вы уже придумали?
Я сразу понял, что мои слова ему не понравились, поскольку и он отклонился назад, покраснел еще пуще и сердито поджал губы.
– Шуточки шутишь, – сказал он и погрозил мне пальцем.
– Да ни в коем разе! – воскликнул я, напуганный столь несправедливым укором.
– Ты просто завидуешь, Турнепс, вот и все. Готов поспорить, в твоей жизни никакой мисс Флоры Джейн Ричардсон не было. Тебя, скорее всего, и не целовали ни разу.
Настал мой черед лишиться чувства юмора. Улыбка покинула мои губы, а веселье – сердце, я открыл было рот, чтобы ответить, но не нашел слов и пролепетал что-то, лишь давшее ему повод посмеяться надо мной. Он сказал правду, я никогда не знал ни единой Флоры Джейн Ричардсон или другой подобной ей девицы, до той поры жизнь вела меня совсем в другом направлении. Такие знакомства были для меня непозволительными. Сердце быстрее забилось в моей груди, на миг я закрыл глаза; ко мне стали возвращаться картины, которые я старался изгнать из моей памяти. Ночи в заведении мистера Льюиса. Я и мои братья, выстроенные вдоль стены, готовые услужить, когда огласят наш приговор. Джентльмены, которые приходили туда, разглядывали нас, приподнимали наши лица, суя пальцы под подбородки, называли нас милашками. Я был мальцом, когда мистер Льюис взял меня к себе; разве можно было меня в чем-то винить?
– Ты знаешь, что рассказывают про Отэити? – спросил Эллисон, и я, едва расслышавший вопрос, поднял на него взгляд.
– Что? – спросил я, помаргивая от яркого света солнца.
– Про тамошних женщин? Знаешь, что про них говорят?
Я покачал головой. Об Отэити я вообще ничего не знал, а расспросить о нем кого-либо не потрудился. Для меня это был остров в конце нашего пути, мы должны были набрать там побольше растений, а сам я собирался избавиться от моей подневольной службы, если, конечно, мне не удастся обрести свободу еще раньше.
– Они там ходят в чем мать родила, – с широкой счастливой улыбкой сообщил Эллисон.
– Продолжайте! – изумленно попросил я.
– Честное слово. Все матросы так говорят. Потому-то они и хотят попасть туда как можно скорее. Чтобы получить женщин, понимаешь? Они там живут не так, как мы. Не как приличные люди. Цивилизации вроде английской у них нет, а значит, мы можем делать с ними что пожелаем, брать их, когда нам захочется. Им это нравится, ты понял? Потому что мы – люди культурные. А они думают, что в их наготе ничего стыдного нет, оттого и не прикрываются.